Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [38]

Вообще цветов этой весной везде тьма. Говорят, что по обилию так бывало, но вот по разнообразию одновременного цветения этот год выдающийся. Может быть, из‑за поздней весны цветение разных видов не растянуто во времени, все сжалось по сро­кам, уплотнилось. Любые цветы и любые цвета сплошным ковром.

Сложили все в палатку, позавтракали, отправились по делам вокруг Казан–Гау и почти сразу наткнулись на двух арха­ров, которые унеслись от нас по крутому склону с такой легкостью, словно это ровная дорожка. Гнезд нет; никаких сюрпризов или неожиданностей нет. Разошлись с Романом в разные стороны.

Потом я добрался до вершины, но погода для хищников плохая, пасмурно, придет­ся долго ждать, пока начнут летать: нет конвекции. На самом верху наткнулся на сам­ку кеклика, которая не убежала и не улетела, а начала меня активно отво­дить, имитируя раненую птицу. Зрелище ужасно трогательное, по–настоящему волнует меня каждый раз. Когда вижу та­кое, вся обычная куриная бестолковость этой птицы мгновенно отходит на второй план: настолько вдохновенно и самоот­верженно она от­водит опасность от гнезда и старается убедить меня в том, что сама она ― легкая добыча.

Я не ломаюсь, поддаюсь на обман, делаю вслед за ней несколько быстрых ша­гов. Добившись своего, кеклик из дергаю­щегося, умирающего комка перьев вновь превращается в изящного летуна и, застыв на долю секунды с торжествующим ви­дом элегантной умной птицы, обманувшей лоха–орнитолога, со свистом срывается вниз по склону, закладывая широкую дугу, чтобы вновь вернуться поближе к невиди­мым мне птенцам. Эх, родители, родители…

Ниже по склону певчая славка подлетает с кормом в клюве к истошно орущему на кусте держидерева слетку, подсажи­вается рядом с попрошайкой, жалобно трясущим крыльями, кормит его, а потом нагибается, подхватывает у отпрыска из- под хвоста белую капсулу помета в слизистом мешочке и относит ее, бросая метрах в десяти. Это еще зачем? Ведь пте­нец- то уже не в гнезде. Силы, что ли, родительские девать некуда? Видно, ― только что вылетел молодой, не перестрои­лись еще рефлексы у родителя.

Севернее от вершины Казан–Гау, на большой высоте к востоку загадочно летят два черных аиста. Ну и птица! Встречи наперечет, на всю Туркмению три гнезда. В Западном Копетдаге я первое гнездо лишь в восемьдесят втором году нашел (когда привез с Митяя к найденному годом раньше во время твоего приезда гнезду борода­ча, а в нем сидит эта меланхо­лично–изысканная дылда); вижу его и сразу чувствую ореол загадочности.

А как летят! Один помашет крыльями, потом расправляет их горизонтально и пла­нирует несколько метров, потом опять машущий полет. А вторая птица повторяет все то же самое, но с отставанием на секунду. Выглядит завораживающе. Знать бы еще, откуда и куда они летят…

Сижу три часа, жую ашхабадскую жевачку «Ак». Невкусно. Появились одиночные сип, гриф, бородач, стервятник; поле­тали, покружили надо мной, но фасциатусов ― увы и ах… Так ничего и не прилетело.

Утренняя дымка постепенно перешла в обложную облачность, потом закапало, а потом и вообще попрохладнело (во дела!). В пять вечера я снялся со своего места, пробежался по отрогу с вершины к нашей палатке; как раз в это время и Роман подо­шел. Моросит вовсю. Мы с ним залезли в палатку и отрубились оба, что очень стран­но; ты же знаешь, я днем не сплю. Встали через час, в семь вечера.

Чай, суп–концентрат, на нашей чудо–лампе все мгновенно. А сейчас уже сидим на спальниках, хотя на улице еще свет­ло и можно было бы понаблюдать. Но ведь не по­веришь: идет дождь! Так‑то вот. Все вверх ногами. У вас там, в Москве, случайно не плюс сорок? А палатку‑то я у Перевалова в последний момент прихватил: подумал, что под спальники нечего будет подстелить.

Роман лежит и читает Джека Лондона, а я смотрю из палатки и упиваюсь окружаю­щей географией: вселенная расширяется; солнечная система несется по галактике; Земля летит вокруг Солнца, вращаясь в придачу неунывающим волчком вокруг сво­ей оси; облака плывут от Каспия; дождь идет из этих облаков, подпитывая потихонь­ку многострадаль­ный Чандыр; редкие травинки подрагивают иногда от падающих на них капель; я сам сижу рядом с этими травинками и ду­маю о том, что, если Чандыр завтра разбухнет еще больше, может и не перейдем. А значит, нам придется пилять с веща­ми вдоль русла километров шесть…

Бестолково: приехать сюда и оказаться не у дел из‑за дождя…

«18 мая…. Легли вчера рано, поэтому спал я не очень крепко. Всю ночь лило. В два часа через сетчатое окошко стало брызгать прямо в морду, я вылез отвязать подвязанную вечером для вентиляции шторку. Тепло, но льет монотонный ров­ный дождичек.

Утром встали не торопясь, погруженные в непривычный для нас сибаритский раз­врат: все равно работы нет. Позавтра­кали под дождем. Категорически не пошел у нас паштет «Зимний». Это я купил перед отъездом. Не смог устоять в знойной Кара–Кале против такого названия. Кошмар: соя с каким‑то, э–э… в общем, соя с чем‑то. А ведь Наташа меня предупре­ждала («Игорь со Стасом жрать не стали»).

Собрались, поднялись, двинулись. Дошли до Чандыра по траве мокрые до пояса насквозь, так что в воду полезли не ра­зуваясь. К счастью, ночью моросило, ливня не было, вода впиталась, уровень поднялся ненамного; перешли нормально. Потом по дороге ― на заставу. Здесь опять полило проливнем, низкие тучи, темнота.