Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [3]

«4 февраля…. Балобан шутя спикировал на сидящего ворона, который взлетел, оказавшись по размеру заметно крупнее самого сокола; классический экземпляр: огромный размах (бывают ведь иногда до 180 см!); ромбовидный хвост; мощный вз­дутый клюв и косматая борода на горле; такого с вороной не спутаешь… Балобан еще разок налетел на него, но ворон не особенно реагирует, понимает, что это игра.

Особенность ворона как вида ощущается постоянно. Огромный, мощный; самый умный из всей пернатой братии (из всех птиц самые умные и в целом прогрессивные ― воробьиные, из всех воробьиных ― врановые, из всех врановых ― ворон); рас­пространен по всем континентам и во всех ландшафтах от тундры до пустынь. Не случайно у половины народов мира он ― символ мудрости и рока. «…Крикнул ворон: «Невер мор!..»

И как играют! Вот что значит интеллект. В лабораториях, где жизнь комфорта­бельная и оставляет время для досуга, резвятся вовсю. Чего только не вытворяют: и с разлета садятся на скользкий пол, проезжая по нему, как на лыжах; и «сол­нышко» крутят на веревке, раз за разом кувыркаясь через нее вниз головой, и многое другое. В природе игру труднее на­блюдать; только когда в воздухе, на огромной высоте, пи­лотажем развлекаются и видны издалека.

А иногда летит и вдруг издаст особенный, странный звук ― как пробуемая при на­стройке виолончельная струна.

Когда вижу ворона или слышу его курлыкающее карканье над скалами в горах, или в пустыне, или в дремучей, безжиз­ненной тайге, всегда испытываю приподнятое вол­нение. Особая птица».

ВСТРЕЧА С ЮННАТАМИ

Оставив по­зади много пу­тей и до­рог, до­стиг он во­рот сада, вы­пил шер­бет из чаши, поданной ему справа, и в саду том на него налетели две птицы и выклевали ему глаз.

(Хорас­анская сказка)

«12 февраля…. Правильно, ребята!..

Ну, а ты что опаздываешь?.. Понимаю… Да, конечно, животных покормить ― это уважительная причина… Проходи, са­дись.

Так вот, если ворон даже и в городе ― интеллигентный индивидуалист и молчун (как исключение, собирается иногда до ста ― ста пятидесяти птиц в особых местах: на свалках и т. д.), то вот серая ворона ― со–о-овсем другое дело…

Сразу должен признаться, что я ворон люблю и уважаю. Во–первых, потому, что их большинство людей, плохо зная, не любит или даже ненавидит. Во–вторых, ― за ум и смекалку. После воронов они ― самые умные птицы. И любознатель­ные.

Ну, а гражданам недолюбливать ворон есть, конечно, за что. Потому как, если со­берется каркающей братии на ночевку хотя бы тысяч десять (а бывает ― и пятьде­сят тысяч, и почти сто!), то мало не покажется. Не только обкакают сплошняком весь Александровский сад, «стены вечные Кремля» и даже (!..) Дворец Съездов, но и за­каркают всех насмерть в окрест­ных домах. Одно утешение ― вплотную к Красной площади не очень‑то много граждан обитается.

И не шутки это все. Когда совсем уж поплохело, совсем не стало житья от ворон, правительство приподняло бровь (в том смысле, что уж если и терпим орнитологию как науку, то вот он, тот самый момент, когда пора эту орнитологию ис­пользовать): а ну‑ка убрать всех ворон из Кремля!

Но ведь это вам не граждане СССР с пропиской в паспорте, это ведь птички, при­рода, необузданная стихия! Они ведь не слушаются! Навострили орнитологов ― те стали думать.

Слушай, ты не только опоздал, но теперь еще и вертишься! Как тебя зовут? Сиди… Морковкин? Ты шутишь?.. Не кричи­те, ребята, я верю, что правда… Хорошая фамилия. Вот и сиди спокойно, Морковкин. Что?.. Меня?.. Сергей, э–э, Александров­ич… Нет, я на пятом курсе учусь… Нет, не в МГУ, а в педагогическом институте… В Ленинском, и это у меня педпрак­тика… Разному учат, Морковкин, разному… Очень интересно… Что? Наш факультет?.. Географо–биологический… Он на улице Кибаль­чича… Нет, это между «Щербаковской» и «ВДНХ»…

О чем я говорил?

Так. Короче, призадумались орнитологи. Травить нельзя (и бесполезно); стрелять тоже нельзя (Кремль все‑таки, плюс ― «всех не перестреляешь!»); отпугивать проигрыванием криков тревоги ― на это даже бестолковые чайки перестают реаги­ровать после третьего раза, а уж вороны‑то, наоборот, слетаться будут, чтобы послу­шать… Чего делать‑то?

Решили расшугать их специально натренированными ловчими птицами. Ведь когда хищный ястреб–тетеревятник гордо летит на своих мощных крыльях, от этого всему пернатому населению вокруг ― сплошная и неподдельная тревога и паника…

Сказано ― сделано! Создали спецподразделение в структуре комендатуры Крем­ля, выдали трем орнитологам важные красные удостоверения, предоставили допуск в святая святых… Все ходят гордые и довольные.

Короче, потом зашуганных, полуобщипанных тетеревятников из‑под ветвей голу­бых правительственных елей выковыри­вали, спасая от истошно орущих оголтелых серо–черных хулиганов…

Джоггеры еще ворон не любят на Ленинских горах. Джоггер ― это не русское сло­во, слово–паразит; или, может, даже вообще не слово. Так что и произносить его не будем на потребу потенциальному противнику, а скажем по–нашему, хоть и много­словнее: утренние бегуны–физкультурники тоже ворон не любят. Впрочем, дневные и вечерние бегуны их тоже не жалуют…