Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [14]

Я вновь и вновь возвращался в Туркмению, обследуя в Западном Копетдаге район за районом. Утешительные результа­ты были, но мало. Не было главного ― гнезда с яйцами или нелетающими птенцами, которое позволило бы формально включить ястребиного орла в список фауны СССР для законодательной охраны этой птицы и изучить биологию вида на северной границе ареала. Продвигались мои поиски при этом не так быстро и не с такой легкостью, как хотелось бы.

ПТИЦЫ и ОВЦЫ

Все мы ― суть создан­ия од­ного Творца. И разве допустит он, справедливый и вели­кодушный, чтобы одно существо обижало другое?

(Хорас­анская сказка)

«22 ноября. Здорово, Маркыч! Как сам?

…Обязательная деталь любого ландшафта в долине Сумбара ― следы овец и коз. Везде. Старые, новые, одни поверх других. Почва глинистая, во влажную погоду сле­ды эти пропечатываются четко, как в пластилин, а потом, когда все высы­хает, они за­твердевают и остаются в таком «забетонированном» виде на многие месяцы.

Перевыпас здесь ― ужасный бич, причина многих бед, но проблема эта просто не решается: Туркмения как‑никак ― ско­товодческая страна.

У меня к скотоводству своя особая нелюбовь. Рельеф везде мягкий, пологие хол­мы или вполне проходимые скалы, поэтому, хоть и гоняют скот некими излюбленны­ми маршрутами, доступно для него все, полынь везде более–менее одина­ковая, все в равной степени пожрано и выбито; предсказать, где и когда появятся овечки с ко­зочками, практически невоз­можно.

Только приду в холмы, расставлю лучки, приколю их шпильками к земле, насторо­жу, затрачу на это время и силы, отой­ду, усядусь наблюдать, моля Бога, чтобы жаво­ронки мои прилетели сегодня именно на это место, как вдруг, в самый неподходящий момент, появляется из‑за холма отара.

Выползает из‑за кромки склона нечто пятнистое, мохнатое, движущееся распол­зающимся живым потоком, стекающим неотвратимо прямо в лощину, где мои лучки расставлены. Мне ничего не остается, как сесть где‑нибудь на бугорок и сле­дить в бинокль, кто наступит в лучок, сбив насторожку, кто пройдет вплотную.

В первое время я пытался было безмозглых животных от лучков отгонять, но это только хуже: шарахаются из стороны в сторону. Плюс никакая особая активность не­желательна еще и потому, что пасут скот часто туркменские дети, которым лучки во­обще лучше не показывать: весь день потом отбою не будет. И вот в результате сижу беспомощно и безропотно, по–восточному приняв судьбу, как она есть, и рассматри­ваю в бинокль домашних братьев меньших. Сдохнуть можно. Сплошные шедевры.

Овцы все одинаковые лишь на самый первый взгляд, а как повнимательнее присмотришься ― совершенно все разные (а козы и подавно). И физиономии у них разные, и характеры. Разглядываю их в бинокль, а потом отрываю его от глаз и вижу, что в пяти метрах от меня выстроились полукругом штук пять, а то и десять овец и с безапелляционным овечьим ис­ступлением смотрят на меня во все глаза. Я им: «Кыш! Дуры…»

Они шарахаются от меня, гулко топая по плотной земле, но им на смену почти сра­зу подходят и выстраиваются полукру­гом новые, И вот здесь я к ним вплотную уже без бинокля пригляделся, а как пригляделся, то чуть не помер со смеху.

Ты знаешь, мое излюбленное хобби ― рассматривать бесконечную вереницу лиц и характеров в метро на встречном эскалаторе. Так вот с овечками ― то же самое. Не в смысле, что люди в метро ― как бараны, а в смысле того, что разно­образие об­разов в овечьем стаде вполне сопоставимо с разнообразием человеческих образов в метро. Причем типажи, как это бывает, когда замечаешь человеческие черты в жи­вотном, ― на пределе гротеска, карикатурно, как в мультфиль­ме. Чего и кого я толь­ко не насмотрелся! Парад–алле, что угодно: от «Мисс Европа» до балашихинского «качка». Полный атас.

А ко всему этому великолепию еще и обслуживающий персонал: три пацана лет по десять ― двенадцать; по–русски со­всем никак; едут на ишаках, за ними три алабая плетутся. Собаки вроде как бездельничают, но функцию свою знают, воз­вращают в стадо заблудших овец. Меня эти лохматые белые кобели как увидят, погавкают для отчетности шагов с десяти, потом подойдут вплотную, виляя пушистыми хвостами, и, если хозяева рядом, сразу ложатся и засыпают.

Подъезжают ко мне мальчишки на ишаках, молча рассматривают меня пять ми­нут, потом начинают трещать между со­бой по–туркменски. Я двоих сфотографиро­вал пару раз, они уехали счастливые, через некоторое время появился третий, по­просил что‑то не по–нашему. Понятно что, но я все равно жду, пока он объяснит, чего хочет («Чик–чик!»). И его сфото­графировал. Уехал. Прошла отара, я поплелся лучки заново настораживать, вдруг опять пацаны возвращаются вместе с кобелями, тара­торят радостно, тащат двух новорожденных козлят, чтобы я их тоже «чик–чик». Праздник жизни, окот: часто вижу в бинокль, как отстают от стада козы, рожают.

Вылупляется из козы в прозрачном пузыре эдакая штуковина, ни на что не похо­жая, мокрая, лохматая, на ногах не дер­жится и орет благим матом. Как рождается это нечто, трюхающий где‑то сбоку алабай подходит и привычно ложится ря­дом с ним и со счастливой мамашей, которая неотступно тут же. Козленок орет первые тридцать секунд своей жизни, еще родиться толком не успел, а алабай лежит рядом, передергивает ушами от этих воплей и вздыхает устало, словно говоря: «Ну надоел ты уже, сил нет…»