Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [117]

Я сплю одним глазом, и мне полуснится–полудумается про найденных орлов и про очередную предстоящую практику, которая ждет меня впереди через пару дней.

ЧИЖИК В ПАВЛОВКЕ

О дети мои, я посылал од­ного дива по делу в не­кое ме­сто, и когда он вернулс­я, то расска­зал, что…

(Хорас­анская сказка)

«10 июля…. Впервые приехав на третьем курсе в Павловскую Слободу на трех­дневную практику по ФР, мы вылезли из электрички, и я сразу же узнал и саму стан­цию, состоящую из единственного крашеного дощатого домика–кассы на низкой платформе с прорастающей в растрескавшемся асфальте травой; и поле, простираю­щееся вдоль забора из колючей про­волоки; и тяжелый железный мост за этой колючкой. Это было то самое место, где четыре года назад мы начали с Гопой свой байдарочный маршрут и где произошел тот неприятный случай с лягушками.

Ну, а уж пройдя со всей нашей четвертой подгруппой вдоль поля от станции, сту­пив впервые на примечательный доща­тый подвесной мостик и поддерживая истошно визжащих от искреннего ужаса девчонок (незаметно нарочно раскачивая с Жиртре­стом и Хатом мост), я сразу отпечатал в своей памяти и плавно текущую под этим ка­чающимся мостом Истру с просвечивающим на мелких местах песчаным дном, и крапиву с дудником под огромными развесистыми ивами вдоль бе­регов, и мальчи­шек, галдящих на тарзанке, привязанной к наклонившемуся над рекой стволу, и «кра­соток–девушек» (на­звание какое!) - прозрачнокрылых синих стрекоз над водой, и песню иволги в тенистых ольховых зарослях, куда не проби­вался нестрашный под­московный зной, и знаменитый на всю округу головокружительный подъем, по ко­торому тропинка от мостика круто взбирается вверх.

Мы тогда впервые расположились в капитальных, по сравнению с несерьезными домиками тарусской геофаковской базы, корпусах, построенных по типу стандартно­го пионерского лагеря. Все это странное место называлось так же странно ― «АБээС».

Студентов, кроме нас, биологов геофака, на всей АБС больше не было, так что предчувствие трехдневного отрыва сло­жилось само собой; непонятно было лишь ка­кого, в какую сторону. Это первым выразил наш двухметровый (игравший за юноше­скую сборную страны) баскетболист Дима, когда мы, сбросив вещи, уселись на кры­лечке:

― Мужики, а чего мы здесь делать‑то будем? Вы ведь себе даже водки не купи­ли. Здесь хоть магазин‑то есть?

Я сидел и просто так строгал ножом подобранную тут же деревяшку от валявше­гося рядом разломанного стула, из ко­торой у меня через несколько минут сам собой получился отличный (тяжеленький, чуть больше, чем обычно, серьезный, мужской, крепкий, «профессиональный») чижик.

Странное дело, второй раз у меня непроизвольно чижик вырезался. Не случайное это совпадение, видать, символ это для меня какой‑то.

Первый раз это было в семьдесят втором. То самое первое, еще небывало, апока­липтически жаркое лето, когда не было еще разговоров про изменение климата, когда зимы в Москве традиционно были с сугробами и в меру морозные, а лета были теплые, но без убийственной жары, когда впервые начались пожары на торфяниках и леса были закрыты для отдыхающих. Это было тем летом. Я сдал вступительные экзамены на географо–биологический факультет МГПИ, Маркыч сдал последние выпускные госы в МИФИ и мы без долгих сборов решили мотануть на Волгу в Едим­ново.

Маркыч поехал с плоским, как сдувшийся резиновый шарик, пионерским рюкзач­ком, в котором лежала запасная фут­болка, бутерброд и книжка на английском, а у меня получился раздувшийся до предела распущенной шнуровки яровский рюкзак с живоловками для мышевидных грызунов, паутинными сетями для птиц, фотоаппа­ратами, пленками, определите­лями, банками для мелкой живности, гербарной пап­кой для растений и т. д. Всю дорогу Маркыч доводил меня, периодиче­ски как бы спо­хватываясь и спрашивая с беспокойством, почему же я не взял старинный бронзо­вый дедов микроскоп («Ты его забыл?!»). Не важно. Короче, поехали мы в Едимново.

Едимново ― это святое место, и там со всеми случаются чудесные дела. Отпра­вился в 1237 году князь Ярослав Яро­славович туда на охоту, поохотился, а «после лова зверей на Волге» ночью ему приснилась неведомая прекрасная девуш­ка, кото­рая, вопреки всему другому в его жизни (он был уже женат), суждена ему невестой. Проснулся он поутру, оделся в простое платье и, продолжая переживать свой волни­тельный сон, пошел просто так, любопытствуя, по деревне, заглянув в дом по сосед­ству, где свадьба готовилась. А невестой там прекрасная Ксения ― дочь едимновско­го пономаря, ― князь сразу и узнал в ней привидевшуюся ему девушку. И вышло, что и ей точно так же, в ночь перед свадьбой, приснился князь и видение было, что именно он, а не жених Григорий, и есть ее суженый.

Увел князь Ксению из‑под венца, обвенчался с ней сам в тот же день, и началась с этого совсем другая чудесная исто­рия. И даже не одна. Потому как не только у Яро­слава с Ксенией состоялся в жизни поворот (едимновцы почитали Ксению как «мо­литвенницу за родину»), но и Григорий, отвергнутый, убитый горем жених ее, принял постриг под именем Гурия и основал Тверской отроче–монастырь…