Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - [101]

В юности, помню, переживал от того, что в общении с некоторыми друзьями вновь и вновь генерировал импульсы, не всегда получая поддержку от противоположного полюса. Причем это все без навязчивости было, поверь мне, к полному взаимному удовольствию сторон. И не мелочился я никогда счетами и сравнениями, кто кому обязан. Было лишь отчетли­вое понимание того, что объединись труд дружбы с обеих сторон, кураж был бы куда ядренее.

А уже потом как‑то взглянул со стороны: на фиг надо. Отсоединил свой полюс В все подергалось, подергалось, померца­ло и погасло. А раз погасло, то, значит, и не важно было. Даже смешно, честное слово…

Так что у меня с возрастом все меньше накала в отношениях, все больше дистан­ция, все выше «сопротивление цепи». Это чтобы искрило меньше, если неполадки в схеме.

Но это, видимо, не искреннее. Потому как чувствую, что я к дружеским отношениям и сейчас не меньше готов, чем в два­дцать лет; полноценный «стенд–бай». Но присматриваюсь уже внимательнее. И все равно проколы.

Сел я как‑то раз, думая про все это, и неожиданно пришел к интересному выводу. Перебирая в уме всех своих друзей и знакомых, кого же ты думаешь, я выделил как образцовый пример позитивного дружеского импульса? Ха! Собственную се­стрицу! Как понял это, сам удивился, а потом уже понятно стало. Ириса ведь всю молодость такую дружескую энергию рас­точала на всех во все стороны, что народ тянулся к ней отовсюду; она просто светила вокруг, по–видимому, не ожидая ни­чего в ответ (может, в этом и весь секрет?).

Она и меня, малолетка, терпела в своей студенческой компании все по той же щедрости души. А для меня это тогда ой как важно было: все мои юношеские стан­дарты по ее сотоварищам закладывались, а среди сотоварищей тех, прямо ска­жем, очень нерядовые люди соседствовали… Непонятно даже, как им это удавалось, обычно столь яркие персоналии с трудом друг друга переносят. А около нее ужива­лись как‑то.

Потому что она ― светлая натура; плюс ― исключительный дар дружбы; плюс ― смелость. И в общении с людьми, и просто по жизни.

Одни ее бесконечные походы чего стоят (а в них ведь люди бы–ы-ыстро проверя­ются). Или как она в пятнадцать лет го­няла по Волге на реданном скутере, который Папан у соседа в гараже целый год строгал и клеил… Тогда на воду спустили эту красоту, и выяснилось, что ни один мужик на редан выйти не может ― тяжелы! А Ириса как села, отъехала от берега, поддала газу, быстрее и быстрее, а потом вдруг изменился звук у мотора, спал надрыв, словно второе дыхание в нем открылось, а лодка вдруг будто приподнялась над водой и полетела над ней с неправдоподобной и вдохновенной скоро–стью… Все орут, свистят, а Папан смотрит и не верит, что у него получилось, как задумывал…

Так, я думаю, как раз и летит вперед дружба, когда она подпитывается спонтанны­ми или даже сознательными движения­ми души (катахреза?) со всех сторон; когда ду­дит пресловутая батарейка на полную, выводя твою жизнь на ее невидимый, но так явно ощущаемый редан…

Ладно, это все абстракции. А реалии таковы, что за все мои годы в Кара–Кале кого я только сюда не перетаскал, а как раз ты, ударник компьютерного труда, так сюда со мной ни разу и не выбрался. Неужели нам не стыдно?»

«P. S.

(Письмо написал в горах, дописываю сейчас дома.)

Извиняй за словоблудие. Я просто вышел сегодня к Сумбару в новом месте, где раньше не ходил никогда, и сразу нат­кнулся на такой ракурс, что уйти, не сфотогра­фировав, уже не мог. Но солнце прямо сзади, все плоское, пришлось сесть и ждать, пока свет изменится. Четыре часа сидел, занимаясь стационарными наблюдениями, а заодно и просто глазея по сторонам, пока тени не легли правильно. Вот и тебе на­кропал за это время сентиментальных излишеств.

И подумал еще потом, мол, на фиг надо с человеческой ненадежностью связы­ваться? Вот ведь природа ― никогда не обманет, никогда не подведет с ответным по­рывом… В нее сколько души ни вложишь, в ответ ― всегда сторицей…

Обрадовался от этого ощущения, полегчало мне, Сижу, представляю, что вот опу­стится сейчас солнце, станет свет по­мягче, выползут тени справа от холмов, и сниму я слайд, который десятки людей потом порадует, или поразит, или вдох­новит, и за­поет еще сильней моя душа…

Так что же ты думаешь? Вот, время подошло; штатив поправил, приготовил все, достаю новую пленку, чтобы под рукой была, открываю крышку, а она… уже отснята!.. Дрын зеленый!

Как такое могло произойти, ума не приложу. Заскок какой- то. Я точно знал, что оставалась еще одна кассета нетрону­тая.

Поэтому удалось мне снять лишь два кадра, остававшихся в аппарате, что несе­рьезно (этого даже для «никона» мало, а с «зенитом» и подавно свет не угадать).

Снял я эти два кадра, думая перед каждым по пять минут. Собрал барахло, плю­нул под ноги напоследок и затрюхал себе вниз в долину («клик–клик» ― шагомер по­сле долгого молчания). Спускаюсь вниз к Сумбару и думаю: так ведь и это все ― как раз про то же самое, о чем я тебе и написал. Получается что же? Что это ― вселен­ский закон? Или это просто судьба моя такая?.. А может, дело‑то именно во мне?

Ведь мне некоторые из близких друзей в разное время говорили: «Ты, П–в, ― сложный человек. Не дави!» И вот я, бы­вало, слушаю такое, сердце у меня внутри при этих словах на части разрывается: людей жалко, дружбу свою жалко, за несправ­едливость непонимания горько и обидно, а я чуть ли не ухмыляюсь в ответ как раз в соответствии с представляемым собеседником образом и сюжетом.