Фарт - [98]

— Удивительно! — произнес Муравьев.

Ничего другого он не мог сказать. Он был по-честному рад за Веру Михайловну, и даже зависть возникла к ней, как бывает, когда узнаешь, что кто-нибудь начал жить по-новому, или уехал в далекое путешествие, или женился, или изобрел что-нибудь.

Вера Михайловна пошла за кулисы искать Турнаеву, чтобы узнать, почему так долго не начинают, а мужчины остановились в углу, молча разглядывая снующую публику.

Взад и вперед бродила по фойе женщина в черном с синеватым отливом модном платье, так сильно перетянутом пояском, что делало ее похожей на муравья, шагающего на задних лапках. Ходил сморщенный, как сушеная слива, старик, бормоча все время что-то себе под нос и поглядывая по сторонам сердитыми, слегка выпученными глазами. Степенно шагали Мозговы — маленький Давыд Савельич в белом костюме и высокая Евдокия Петровна в черном старушечьем платье. У фальшивого камина с роскошным зеркалом стояли три великана прокатчика, задевая проходящих самодельными остротами. Взад и вперед, нарушая общее движение, важно ступал низенький толстый человек с большой лысиной, обрамленной черными блестящими волосами. Вид у него был такой, точно он хлебнул горячего и обжегся — да так и остался с полным ртом. А следом за ним, отступая на полшага, двигалась такая же низенькая, такая же толстая, робкая старая жена, посматривая по сторонам удивленными меланхолическими глазами. Шумной ватагой, дурачась, толкаясь и шлепая друг друга по спинам, топал выводок парней с широко развернутыми плечами. И кто-то шествовал в мохнатом клетчатом костюме, и семенила какая-то женщина с меховым боа. Мальчишки, старики, молодежь. Лица, изъеденные огнем печей, и лица свежие, слегка отполированные жарким солнцем.

Глядя на эту публику, Муравьев вдруг подумал: «Дворец культуры маленькой захолустной Косьвы, а чем он отличается от московского клуба «Серпа и молота»?» И в душе его подспудно возникло ощущение, что скоро сюда приедет его жена, вот только закончит работу в институте. Она приедет сюда, и он вместе с ней выпьет в буфете крем-содовой и пойдет в зрительный зал. А потом, после концерта, вместе поедут домой, к себе на Стромынку, через весь город, по ночной Москве…

И так сильно было это ощущение, что Муравьев, обращаясь к Соколовскому, назвал его именем своего прежнего начальника. Ни разу до сих пор он так не обмолвился. Соколовский удивленно и холодно оглядел Муравьева. «Все-таки противно, что он со мной говорит, не подозревая, что я все знаю», — подумал он.

Вскоре вернулась Вера Михайловна. Турнаевой она не нашла, и никто не знал, где она. Администратор Дворца грозился, что с ним произойдет апоплексический удар, но никто из знакомых с этим худым и слабеньким человеком не улыбнулся. Почему нет Турнаевой? Куда она подевалась? И когда волноваться стал даже Павел Александрович, в фойе появились Петя Турнаев с Вовкой и Зоей, тетка и Катенька.

На Катеньке было ситцевое платьице с пояском и маленькими кармашками. Засунув стиснутые кулаки в кармашки, она ступала за теткой мелкими, робкими шагами, бледная, гладко причесанная, и весь ее потерянный, смущенный вид говорил о том, что пошла она на концерт нехотя, уступив, по-видимому, настояниям своей решительной тетушки.

— Где же Марья Давыдовна? — набросилась на Турнаева Вера Михайловна.

Катенька сделала несколько шагов и остановилась в стороне.

— Они с Подпаловой репетируют. Нашли время, — ворчливо ответил Петя.

Некоторое время они бродили по фойе, распавшись на отдельные группы. Павел Александрович неотступно шагал за Катенькой, не решаясь с ней заговорить. Тетка бросала строгие взгляды на Муравьева, но дядю Павла не прогоняла.

Поравнявшись с Муравьевым, дядя Павел на секунду задержал его и с надеждой в голосе шепнул:

— Так мы договорились?

— О чем? О Катеньке? Да ради бога! И чего тут договариваться, не понимаю. Действуйте смелей.

Пришли Шандорины. Начались бесконечные поздравления; какие-то люди подходили со стороны, пожимали Шандорину руку, похлопывали по его костлявой спине и даже обнимали — какие-то его друзья с чугунолитейного и из леспромхоза и соратники по охотничьим утехам. Уже все знали, что он снял сегодня на своем мартене больше двенадцати тонн.

Немного позже мартенщики укрылись в маленькую гостиную со знаменитым косьвинским камином художественного литья. Мужчины стали восхищаться камином, обсуждать, из какого чугуна он отлит и вообще как сделаны гладкий, упитанный амур, и птичка, и фрукты, сыплющиеся из рога изобилия на чугунное кружево каминной решетки. Вера Михайловна и Шандорина сели на диван.

В дверях гостиной появились Подпаловы. Зинаида Сергеевна была в длинном и строгом коричневом платье, на шее висела нитка жемчуга. Иннокентий Филиппович вырядился в черный, заграничного бостона, франтовской костюм. Крахмальный воротничок его был последней модели — с узкими и непомерно длинными углами.

— Вот они где скрываются! — сказал он, входя в гостиную.

Он был очень возбужден и успехами на заводе, и предстоящим выступлением жены и, скрывая это, старался говорить, как всегда, шутливо и насмешливо, но ему плохо удавалось скрыть свое состояние. А Зинаида Сергеевна и не пыталась сдерживать себя. Как села она на диван, войдя в гостиную, так и сидела теперь — бледная, взволнованная; ежеминутно доставала из сумочки носовой платочек; быстро оглядывала себя в зеркальце, мяла платочек в руке и прятала обратно. То неизбежное беспокойство, которое и в молодости предшествовало выходу на сцену, мучило ее и теперь, увеличенное во много раз.