Фарт - [36]

Но вражда их не исчерпывалась такой смешной и по существу детской конкуренцией. Самое главное было то, что они так же упорно соперничали и в работе.

Еще в то время, когда Иван Иванович состоял подручным у своего отца, Шандорин имел квалификацию мастера, и слава его мастерства в продолжение всей жизни затмевала славу Соколовского. Соколовский стал мастером в более молодые годы, чем Шандорин, — двадцати семи лет, но Ивану Ивановичу помогла революция. Шандорин достиг своего положения в старое время, когда в тридцать лет стать мастером было почти невозможно.

Потом Соколовский поступил в Институт стали. Учиться ему было трудно. У Веры Михайловны были свои требования к семейной жизни, она по-своему понимала обязанности мужа и очень неохотно мирилась с жизнью на государственной стипендии. Все же Иван Иванович окончил институт, вернулся в родной город инженером, стал начальником нового мартеновского цеха, но славу Шандорина, как лучшего косьвинского сталевара, затмить уже не мог. Шандорин отказался от должности мастера потому, что любил упорядоченный, нормированный день, и стал снова работать простым сталеваром. И все же Соколовский подозревал, что Шандорин по-прежнему относился к нему свысока. Соколовского злило, что старый мартен удерживает первенство, а он на своих новых, совершенных печах работает плохо.

Предложение Абакумова перевести Шандорина в новомартеновский цех не осталось пустой угрозой. Шандорин пришел к Соколовскому дней через пять после совещания у директора. Было девять часов утра, цех работал полным ходом. В черной спецовке, из большого нагрудного кармана которой торчала деревянная оправа от синего стекла, Шандорин выглядел строгим и недоступным. Войдя в цеховую контору, он вежливо снял прожженную старую кепку и протянул руку Соколовскому.

— По приказанию директора прибыл в ваше распоряжение, — сказал он.

— Садитесь, Степан Петрович, — сказал Соколовский.

Он придвинул сталевару некрашеную, натертую до блеска табуретку. Шандорин согнул свое плоское тело и осторожно опустил его. Кепку Шандорин положил на край стола и прижал локтем.

— С чего будем начинать? — спросил Соколовский.

— Вам виднее, Иван Иванович, — сказал Шандорин.

— Какую хотите взять печь?

— Все равно. Можно сначала посмотреть?

— Давайте посмотрим, — сказал Соколовский.

Вместе с Муравьевым втроем они вышли из конторки и поднялись на завалочную площадку.

Первая печь стояла на капитальном ремонте. Свод был раскрыт, передняя стенка снята, и два молодых футеровщика в фартуках из мешковины, как простые домашние печники, укладывали огнеупорную облицовку. Шандорин поклонился футеровщикам и крикнул:

— Эй, старики! Смотрите, чтобы у нас блины не подгорели.

— Сделаем, Степан Петрович, — ответил тот футеровщик, который был постарше.

— Ничего, доверяете? — спросил Шандорин Соколовского, кивнув в их сторону.

— Доверяем, ребята знающие.

— Мои крестники, — сказал Шандорин.

— Оба? — спросил Муравьев.

— Степан Петрович половину города крестил, — сказал Соколовский. — И другую половину крестил бы да не удалось. Теперь люди некрещеные растут. Все ждал, когда у меня будет крестить.

— Да, вы порядком задержались, Иван Иванович.

Шандорин усмехнулся в усы и посмотрел на Соколовского. Муравьев увидел, что глаза у Шандорина добрые, серые и молодые.

На второй печи шла завалка. Ровно гудели форсунки. Тарахтела завалочная машина. Машинист сидел в ней, как скворец в гнезде. В зубах он держал короткую кривую трубку и, быстро пыхтя ею, выпускал мелкими порциями густой сизоватый дым. Толстым хоботом машина подхватывала корытовидные мульды, наполненные скрапом, аккуратно вводила в зев печи, перевертывала там и пустыми вытаскивала обратно. Платформы, стоящие на эстакаде за широкими окнами завалочной площадки, быстро пустели. Машинист перегнулся из своего гнезда и закричал:

— Эй, гусь лапчатый, загрузку давай!

Простуженный, ленивый голос беспечно ответил ему:

— Успеешь, начальник. Це не на базаре.

Шандорин посмотрел за окно и сказал:

— Тут у вас, видно, особые ударнички работают.

— Особые, как же! — сказал Соколовский. — Транспортный отдел.

Здесь, на рабочей площадке, из-за шума они говорили короткими, отрывистыми фразами и понимали друг друга с полуслова. Муравьев опасался, что приход Шандорина вызовет в цехе раздоры. Он почти не знал Шандорина, но так как ясно было, что сталевар придет в цех с особыми полномочиями, обидными для Соколовского, и так как Соколовский относился к прославленному сталевару неприязненно, то и Муравьев ждал его прихода настороженно. Он боялся, что начнется склока, мелкая обывательская вражда, напрасно раздражающая людей.

Как они будут работать, как они будут жить, если вдобавок ко всем неполадкам в цехе начнутся раздоры?

Теперь Муравьев успокоился. Шандорин, по-видимому, был прекрасный человек, держал себя очень корректно, и Соколовский тоже был спокоен и ничем не высказывал своего недовольства. «Ничего, как-нибудь уживемся», — подумал Муравьев.

Он подошел к эстакаде и закричал:

— Гражданин «Успеешь», давай швидче. Плавка перестоится.

— Та мы ворочаем, чего зазря горло драть! — ответил с эстакады ленивый голос.