Фарт - [149]

— Нечего прикидываться. Ты что, дите малое? За здорово живешь деньги в наше время не дают.

— Так ты говорил — фонд помощи?..

— Дурак! Какой фонд помощи в военное время? Деньги дадены, чтобы — раз! — Двибус взмахнул рукой и прищелкнул языком. — Понятно?

— Ничего не понятно.

— Должен ты мне подчиняться — и все. Вот я тебе скажу: «Потопи лодку», — и ты ее потопишь. Дошло?

Двибус засмеялся.

— Да ну, брось, — сказал Федор.

Двибус перестал смеяться. Он пристально глядел на Федора и молчал.

«Шутит он, что ли? Или нужно его слова принимать всерьез?» — подумал Бухвостов и поднялся с табуретки. Двибус молчал. Растерянный, изумленный Бухвостов захлопал себя по карманам. Вынуть деньги, швырнуть в его подлую харю и кончить этот дурацкий разговор. Шутка это или нет, черт его знает…

Но денег в карманах не было. Он отправил их матери в тот же день, как получил.

Двибус усмехнулся и, ткнув Федора ладонью в грудь, заставил сесть на табуретку. Федор почувствовал, как у него шумит в голове от выпитого пива.

— Слушай, парень, — заговорил Двибус, понижая голос и наклоняясь к Федору, — я тебе дам еще столько. Нет, вдвое больше. Целый капитал. Понимаешь? А твое дело маленькое. Подложишь одну штучку, ну, скажем, такой карандаш, — Двибус вынул из внутреннего кармана пиджака складной карандаш с белой шляпкой, — когда повернешь его вот здесь, он зашипит и загорится. Подбросишь, где хочешь, когда подвернется удобный момент, — и шито-крыто, а деньги в кармане. Сам выберешься из лодки и бывай таков. А карандаш свое сделает…

Федор снова вскочил на ноги.

— Ты чего хочешь? Чего тебе надо, бандюга? — завопил он, не зная, что сказать и что сделать.

— Не ори, дурак! Расписка твоя — вот она! — Двибус похлопал себя по карману. — По такому дураку адмиральский суд плачет. Еще слово, и будешь покойничком.

Молча Федор протянул руки и схватил Двибуса за горло. Но он был слишком ошарашен словами боцмана. Он не успел отклонить голову, Двибус оттолкнул его и коротким боковым движением резко и сильно ударил в подбородок. Бухвостов отлетел к противоположной стене и упал на корзины из-под пива.

Двибус приблизился к нему. Стоя над Федором, который полулежал на корзинках, он заговорил, усмехаясь и склоняя голову на правое плечо:

— Слушай, дура. Скажи мне: жаловала тебя царская власть? Милости от нее видел? Помогала она тебе чем-нибудь в жизни? Черта с два. Что же, так и будешь терпеть, да шею гнуть, да «рады стараться» орать? Твою мать родную пускают по миру, а ты тянешься во фрунт? Я тебе дам еще двести рублей сейчас и чек на швейцарский банк. Большие деньги. Хочешь — здесь уничтожь судно, хочешь — в походе. Ты пловец хороший, выберешь подходящую минуту, подбросишь карандаш, а сам — вплавь к берегу. Как только станет известно, что дело сделано, иди получай денежки по чеку и живи, как князь. Через границу я тебя переправлю.

Федор рванулся, но встать не смог. Двибус склонился над ним, не давая подняться.

— Да ты постой, послушай. Давай говорить откровенно. Половина подводников — обреченный народ. Крышка половине, заранее говорю. А на таком судне, как заградитель, и подавно. Какой смысл гибнуть ни за грош? Потому я без утайки, тут нет сомнений. Так бы я хитрил, мазал, а я прямо: так и так, вот тебе деньги, вот что от тебя нужно. За царскую власть, за хозяйские барыши в петлю лезть нет смысла. Мало тебе, что твою мать хозяева пустили по́ миру? Я тебе даю возможность спастись, выскочить из беды, мать обеспечить, пожить в свое удовольствие. Ты только подумай… Ведь шито-крыто. Лодка пропала, и знать никто не будет…

Изловчившись, быстрым движением Федор отбросил Двибуса, рывком вскочил на ноги и кинулся к двери.

— Стой! — закричал боцман. — Стой, говорю! О расписке помнишь?

Федор выскочил из комнаты, откинул доску в конце стойки и побежал к выходу.

— Морячок! — закричал ему пьяный, в мятом картузе. — Ничему не верь, враки! Все враки!

На улице Бухвостов остановился. А расписка? В самом деле, про расписку он забыл. Она осталась у Двибуса. Он забыл отнять расписку.

ГЛАВА XI

Город Николаев, французский завод,

Работал там мальчишечка, двадцать один год.

Работал, работал, денег не копил,

На двадцать первый годик чахотку получил…

Слова песни то замирали, то звонко неслись под аккомпанемент гармошки над буераками пустыря. Поросший пыльными кустами желтой акации, обглоданной козами, пустырь этот спускался к Бугу. На тихой воде чуть ниже по течению стоял на рейде расцвеченный праздничными флагами, неповоротливый, похожий на утюг, новый дредноут «Императрица Мария».

С правой стороны пустыря проходил заводской забор, сбегавший к речному берегу. Высокие грибообразные сторожевые башенки красовались на его углах. С левой стороны за пустырем тянулись огороды и луга.

Песню пел молодой, чудесный голос. За кучами строительного мусора и ржавых обрезков железа Бухвостову не было видно певца. Вблизи дорожки, по которой можно было коротким путем пройти через пустырь к пристани, на бугре, поросшем скудной травой, сидели военные моряки — Сударышин, Морозов, Журик и еще два или три человека, имен которых Федор Бухвостов не знал. С бугра, видимо, можно было разглядеть певца. Матросы пересмеивались, знаками подзадоривали его. Иван Сударышин хлопал себя по щеке и кричал: