Фармацевт - [52]

Что и говорить, кем-кем, но уж кантианцем Ричард Стэнфорд никак не был, хоть внимательнейшим образом прочёл основные труды Канта и даже считал его превосходным естественником. Но вот что касается моральной стороны учения «чудаковатого немца»…

Кантианская этика, если отвлечься от философской терминологии, сводится к весьма простой основе: будь добрым сам и надейся на доброту других. Радуйся небу, солнцу, хорошей погоде и ненастью, радуйся всему, что посылает тебе Господь. Потому что Бог старика Иммануила тоже добр! А то, что мы по недомыслию считаем злом, есть лишь плод нашей ограниченности, то самое райское яблочко, отравленное к тому же совершенно необоснованной гордыней. Не стоит считать себя ровней Господу, он постарше нас, ему виднее. Как философ и этик Кант вырос из гениальных прозрений Франциска Ассизского и пантеизма Баруха Спинозы. Ни в коем случае нельзя считать Георга Вильгельма Фридриха Гегеля учеником и наследником кёнигсбергского затворника. Гегель – сам по себе. Если он и учился у кого, так у великого мыслителя раннего христианства, но крайне неприятного человека, блаженного Августина Аврелия из Иппоны. Да у ещё более великого – если категорию величия можно ранжировать – Фомы Аквинского, отца средневековой церковной схоластики. Вот их Бог суров, он ближе к ветхозаветному Иегове…

Такой, именно такой Всевышний был близок и понятен Ричарду Стэнфорду!

«Ради высоких целей? – переспросил чей-то тихий вкрадчивый голос, словно бы раздавшийся у него прямо в мозгу. – Вот как… Высокие цели и благие намерения. А что до средств достижения всего этого благолепия, то уж как придётся, да? Но не вспомнишь ли, крошка Дикки, в какое место ведёт дорога, вымощенная благими намерениями?»

Ричард раздражённо потряс головой. Что это творится с ним сегодня?! Непонятные страхи, невесть откуда берущиеся голоса, вещающие явную чушь… Что за эмоциональный раздрай? Нервы подводят, усталость и тяжесть переживаний начали сказываться? Так не может он себе позволить такой роскоши!

– Я уверен в своей правоте. Я знаю путь. И нет той силы, которая остановила бы меня! – громко и высокомерно произнёс он вслух, неизвестно к кому обращаясь.

Ответом Ричарду Стэнфорду стала глухая недобрая тишина.

Утром следующего дня Дик разыскал Джона Киттинга. Получив от молодого хозяина желанную отставку, камердинер заканчивал свои последние дела в Стэнфорд-холле.

– Здравствуйте, Джон, я хотел бы поговорить с вами.

– Здравствуйте, сэр. Я к вашим услугам.

– Джон, я хочу обратиться к вам с просьбой.

– Сэр?

– Измените своё решение, останьтесь у меня на службе. Подождите с возражениями! Дело в том, что я тоже не собираюсь задерживаться в Стэнфорд-холле надолго. Если хотите, я прислушался к вашему совету. В ближайший год я собираюсь переехать в Лондон.

– А что будет со Стэнфорд-холлом, сэр? Вы хотите продать родовое поместье графов Стэнфордов?

– Это было бы самое лучшее, – задумчиво ответил Ричард. – Боюсь только, что за последнее время Стэнфорд-холл приобрёл настолько мрачную славу, что покупателя нелегко будет найти. Мало охотников на дома с привидениями! Нет, я скорее всего заложу поместье. И здесь мне тоже потребуетесь вы, я ведь знаю, отец доверял вам, вы неплохо разбираетесь в финансовых и хозяйственных вопросах.

– Но, сэр… – Джон Киттинг смущённо пожал плечами. – Мой статус…

– Он повысится. Вы станете моим личным секретарём с широкими полномочиями. Соответственно повысится ваше жалованье. Вдвое.

– Каковы будут мои обязанности?

Джон Киттинг уже почти согласился. Точнее, он просто не мог сопротивляться спокойному уверенному напору молодого Стэнфорда. Ощущался в Ричарде магнетизм сильной, неординарной личности, который заставлял с уважением относиться к этому юноше людей куда более почтенного возраста. Кстати, к мистеру Генри Лайонеллу это наблюдение – уважительное отношение к Дику, восприятие его как равного – тоже в полной мере приложимо.

– Я буду часто появляться в столице, хоть в основном проведу этот год здесь, в Стэнфорд-холле – Ричард был доволен. Раз пошло обсуждение конкретных вопросов, значит, принципиальное согласие получено. – Вы подберёте и снимете в Лондоне приличные и недорогие меблированные комнаты. Скажем, на Флит-стрит или Риджент-стрит. Или даже в Олбени. Рассчитывайте на четырёх человек. Я и трое слуг. Ведь ваши сыновья со своими семьями давно живут отдельно от вас, в Фламборо-Хед, я не ошибся?

– Не ошиблись, милорд. Трое… Я, моя жена, она возьмёт на себя заботу о вашем питании, и кто же третий?

– Роберт Тенворт. Если он согласится. Дважды он был рядом со мной в очень… тяжёлых ситуациях, и я доволен им. К тому же он умеет держать язык за зубами.

– Согласится, милорд, – уверенно сказал Киттинг. – Почтёт за честь. Бобби очень высоко отзывался о вас, его поразили ваше мужество и самообладание.

– Превосходно. Вот и поговорите с ним, уже как мой личный секретарь и доверенное лицо. Кстати, Джон, обращение «милорд» кажется мне слишком высокопарным. Его ещё нужно заслужить, а я ох как далёк от уровня моего покойного отца. Достаточно просто «сэр».

– Слушаюсь, сэр.