Фарисей - [2]

Если бы он смог, он улыбнулся бы этой своей последней

удачной мысли. Но он давно уже запретил себе улыбаться на людях. Как‑то увидел себя в зеркале и содрогнулся — не улыбка, а какой‑то крысиный оскал. Как тут не вспомнить Красовитова — «…чтоб не противно было взглянуть на себя в зеркало…»

Кстати о Красовитове. Не могу припомнить, хоть убей, что он плохого говорил о той, что вот уже несколько лет заведует кафедрой хирургии. А что плохо говорил — помню точно. А о ком Красовитов говорил хорошо? Не припомню… Так вот рассказал об этих своих подозрениях профессору Э., а он засмеялся и рассказал анекдот о немце, англичанине и французе, которые искали самое восхитительное в женщине. А все были глубокими стариками. Вот француз и говорит, что больше всего в женщине ему нравится э–э-э…, забыл что это такое и где оно расположено, но ша–арм… Значит, намекает мне Э. на мой возраст, намекает… Или разговор нарочно переводит с той женщины. Изольда ее зовут, кажется. Аспиранткой она у него была, а он тогда молодым был, сорок с небольшим. Х–хе, носилось тогда что‑то в воздухе, носилось… Эх, зря я тогда ему это сказал. Да и другое тоже. Зря разоткровенничался. Все они сволочи — и этот Э., и О. который пожелал себе научно- исследовательский институт иметь, чтоб директорствовать в нем, и кафедру в институте при этом сохранить. Как бы не так! Ишь чего захотел! А я вот возьми и скажи тогда, что создал уже такой институт, большой, богатый, военный. Весь почти под землей разместился. Лучших своих учеников институту тому отдал. Все командные должности заняли. А вот теперь они мне руки не подают.

— Как, все так и не подают?!

— Не подают…

— Все?!

— Все…

И зря сказал. По глазам понял, что не мерзавцев тех он осудил. Ну, один ученик мерзавец, ошибся я в нем, ну второй, а когда все… Что же выходит? Выходит, что хоть я и учитель их, но главный мерзавец‑то я и есть. Потому что все, как один, мерзавцами быть не могут. Так я им насолил в их ученичестве, что они не хотят меня знать больше и руки не подают… Кто же умный в таком признается, а я, дурак, разболтал.

Зря, зря я в откровенности пустился. Видел, как вытянулись их физиономии, что они подумали о новом своем ректоре. Хоть они: «Арон Иванович, Арон Иванович…», да видно же, видно все. Одним словом, сволочи, и верить никому нельзя.

Или этот случай с «героем». Пригласить студента к ректору на квартиру посидеть, чаю попить, поговорить. Это ли не честь?! Как я перед ним о своей тяжелой юности распространялся, как наставлял! Так и вижу сейчас его поганые глаза! Если б я повнимательней к нему присмотрелся, может быть и сам заметил, что что‑то тут не так. Насмешка конечно же была. А может даже и не так далеко спрятанная? И надо же было этому дураку–кагэбисту поднять такой хай! Ну подделал документы героя и афганца писарь этот штабной, выгнать его, конечно, надо было, но зачем же так оглашать? Кому это на руку? Только нашим врагам, врагам социалистической морали. А он, этот из Первой части, раззвонил на всех углах. Ох, не любит он меня, прямо ненавидит. Поэтому и кричал так о «герое», чтоб мне досадить за это мое чаепитие. Сволочь он, без сомнения, сволочь…

2

Отдел науки ЦК КПСС

Уважаемые товарищи!

Я — ветеран войны и труда, немало пожил и поработал, в том числе и на руководящей работе, и потому не могу остаться равнодушным к нарушению законности, моральных, этических норм нашей жизни, даже если это касается близкого мне человека, когда вмешательство может выглядеть не совсем удобным. И, тем не менее, я должен вмешаться, в этом я вижу свой долг.

Я знал свою жену задолго до нашего брака как честного и принципиального человека, хорошего специалиста своего дела. Я уважаю в ней качества последовательного борца и не могу смириться с травлей, которой ее подвергают в течение последних лет в мединституте. Жена моя, уроженка нашего края, выпускница этого же института 1960 года, имеет на редкость простую биографию. Дочь честных людей, отличница и общественница в школе, отличница и общественница в институте, хирург по призванию. Через четыре с лишним года из глухого района Свердловской области, где она работала хирургом после окончания института, поступила в аспирантуру в родном вузе, в срок и блестяще защитила кандидатскую диссертацию и осталась работать в нем. Вот уже тридцать лет она связана с институтом, двадцать из которых в качестве преподавателя.

У моей жены трудная судьба. В 1976 году она потеряла единственную дочь, вскоре умерла ее мать. Она осталась одна и нашла в себе силы снова работать и еще как работать. Она работает самоотверженно, не щадя себя. Испытав на себе горечь потери единственного дитя, она все свои силы, опыт и знания отдает тому, чтобы это горе не испытали другие матери. Она поняла, что самый короткий путь к ее цели — в организации всей этой службы хирургической помощи детям в огромном крае, где живет больше миллиона детей и почти столько же приезжает летом. Она сделала эту организацию делом своей жизни. Она главный внештатный хирург края. Никто не платит ей за этот титанический труд, никто не учитывает его и даже не знает, сколько ночей из‑за телефонных звонков из края не спит наша семья. Но моя жена довольна, — детей стало умирать намного меньше, чем пять–шесть лет назад. Доволен и я, глядя на нее. Не случайно моя жена избрала именно этот предмет организации медицинской помощи темой своей докторской диссертации. Я чем могу помогаю ей, часто бываю с нею в районах, не раз слушал ее на конференциях и семинарах. Можете поверить моему богатому жизненному опыту — нужное дело она делает, нужна ее работа врачам–хирургам в районах. Организация неотложной помощи детям с хирургическими болезнями и травмами — государственное дело. Но у меня такое впечатление, что, кроме меня, никто этого не видит или не хочет видеть. Моей жене не только не помогают, но ее планомерно и последовательно травят. Шесть лет она заведует кафедрой, получив ее от предшественника в состоянии полного развала — была большая смертность, в коллективе — междоусобица. За эти годы неуклонно улучшается служба в крае и в больнице, где базируется кафедра. Люди спокойно работают. Скажите мне, можно ли в маленьком коллективе из 7 человек работать над тремя докторскими и кандидатской диссертациями, если работа поставлена плохо? Если плохо — о чем же писать? Пишут только тогда, когда есть о чем, есть результаты. Насколько мне известно, практическое здравоохранение — край- здрав, главный врач больницы, где жена работает, — ценят ее за самоотверженность, безотказность, организаторские способности. А в институте, по–моему, над нею просто издеваются. Шесть лет она исполняет обязанности зав. кафедрой, а ее не избирают на эту должность. Пять лет ее называют ассистентом, но к зарплате ассистента не доплачивают 100 рублей в месяц. На кафедре есть вакантная ставка доцента, но ее не представляют к этому званию. Я не раз советовал ей плюнуть на все и уйти на рядовую работу преподавателя. Но она резонно возражала мне — тогда пострадает ее работа, а это главное, что ее держит на земле.