Фарфоровое лето - [19]

— Может, мне стоит подождать? — спросил Брамбергер. — Может, она захочет сразу же написать ответ, тогда я могу отнести его на почту.

— Сегодня она уже не будет писать, — сказала Агнес и закрыла дверь. Постояла, прислушиваясь. Она предполагала, что сейчас произойдет. Громко топая, Брамбергер удалился, потом снова проскользнул назад, устроился под окном передней, выходившим в коридор. Агнес еще раз распахнула дверь и выразительно посмотрела на привратника.

— Значит, почты для отправки не будет, — сказал Брамбергер невинно и улыбнулся Агнес, которую терпеть не мог. На языке у служанки вертелись резкие слова, но она ничего не успела ответить. Услышав за спиной шорох, Агнес обернулась. Перед ней стояла Клара, в ночной рубашке, босиком, готовая выхватить письмо из ее рук.

— Почему ты сразу не идешь ко мне с письмом? — с упреком сказала она. — Я приказала тебе сделать это, а то, что я приказываю, следует выполнять. Давай сюда.

Брамбергер удалился. Агнес побежала на кухню и принесла ножницы. Когда она вошла в комнату Клары, больная сидела за столом, ее пальцы нервно ощупывали конверт, как будто так она могла догадаться о его содержимом.

— Давай скорее, — сказала она и торопливо вскрыла конверт ножницами.

Внутри обнаружила другой конверт с марками и штемпелем. Агнес узнала почерк Клары. «Адресат принять отказался» — было написано от руки на лицевой стороне конверта прямыми и неуклюжими готическими буквами. Клара положила оба конверта рядом и долго смотрела на них. Несколько раз она провела указательным пальцем правой руки по готической надписи, потом разорвала собственное послание и конверт, в который оно было вложено, на множество мелких кусочков и смахнула их на пол.

— Подними и выброси в туалет, — тихо сказала она Агнес, ощупью добрела до кровати и с головой накрылась одеялом. Ползая на коленях, Агнес собирала обрывки бумаги, она делала это медленно, чтобы иметь возможность понаблюдать за Кларой. Но та не двигалась.

Когда после обеда пришел врач, температура поднялась до 39,3. Он проверил пульс и сердцебиение, постукивая по Клариной спине, долго прослушивал ее легкие.

— Вы не только больны, но и находитесь в состоянии крайнего возбуждения, — сказал он. — Нетрудно представить себе почему. При высокой температуре у больных бывают страхи, кошмары. Вам не следует принимать так близко к сердцу судьбу вашего мужа. Надежда все еще есть.

— Вы правы, — сказала Клара, отвернувшись к стене, — надежда все еще есть.

— Вероятно, придется отправить ее в больницу, — сказал врач Агнес, выйдя из комнаты больной. — Вы позаботитесь о ребенке?

— Да, — ответила Агнес, — позабочусь.

В тот день было очень жарко и долго не темнело. Агнес помнит, что еще в семь часов вечера, когда она меняла влажное от пота постельное белье больной, в саду пели птицы. Потом ей удалось наконец заставить Клару, впавшую в состояние, похожее на глубокий сон, принять прописанное ей лекарство, на улице в это время полыхал багровый закат, его отблеск проникал через щель между портьерами и ложился на темное дерево стула, стоявшего возле окна. Агнес, обычно почти не обращавшая внимания на такие вещи, нашла, что это красиво, и раздвинула портьеры, чтобы порадовать Клару.

— Пусть будет ночь, — сказала Клара.

Хотя она говорила очень тихо, Агнес поняла и снова занавесила окно. В комнате было теперь не слишком жарко, но и не слишком прохладно, однако от стен веяло ледяным холодом, причину этого Агнес объяснить не могла.

Через три дня Клара Вассарей умерла.

В этот осенний вечер 1983 года Агнес Амон не хотела вспоминать о смерти Клары.

Она уже разделась и приготовила все необходимое на завтра, и тут в дверь позвонили. Агнес испугалась. К ней редко приходили гости, тем более в такой поздний час. Она быстро накинула фланелевый халат и, стараясь не шуметь, вышла на кухню. Некоторое время она стояла у двери, пытаясь разглядеть силуэт, видневшийся за стеклом, оклеенным цветной бумагой. Агнес догадывалась, кто это был.

— Открывай же, Агнес, — сказал посетитель, — это я.

Теперь Агнес засуетилась, ее подгоняло нетерпение. Цепочку заело, замок не открывался, потому что Агнес крутила ригель в противоположную сторону. Наконец дверь распахнулась.

— Бенедикт, — сказала она радостно, — входи.

После ухода внучки Элле Хейниш потребовалось еще немало времени, чтобы оправиться от приступа астмы. Как всегда в таких случаях, ее знобило, нарушилось кровообращение, руки похолодели и дрожали. Элла Хейниш не хотела поддаваться слабости собственного тела. Того, что не дается в руки, следует добиваться любой ценой — таков был ее девиз, и она всегда придерживалась его. Элла закончила натягивать на доску пуловер, теперь можно было заняться работой полегче. На ее письменном столе уже несколько дней лежала стопка счетов, сложенных в хронологическом порядке, речь шла о расходах на хозяйство, пора было наконец занести их в специальную книгу. К сожалению, существовало множество дел, которые нельзя было передоверить невестке. Элла Хейниш делала свои записи лиловым химическим карандашом, который она время от времени смачивала языком. Этот сорт карандашей — ими писал еще ее муж — имел одно преимущество: раз написанное невозможно было изменить, ни стирательная резинка, ни средство, выводящее чернила, не уничтожали надпись. Кто знает, к каким манипуляциям могла прибегнуть невестка, расточительная донельзя.