Фарфоровая комната - [16]

Сначала мне все-таки удалось заснуть в ту ночь, хотя не знаю, надолго ли, потому что мобильник разрядился. После этого возобновились судороги, ложные рвотные позывы и боли в ногах. Они уже не лишали меня сил и вообще не так уж были мучительны, если сравнивать с недавним моим состоянием, но отдохнуть все равно уже не давали. Я буквально за шкирку поднял себя с промокшей кровати и рывком встал на землю, сохранившую дневное тепло. Эти ночи нужно просто пережить. Много их не будет, должно же мое тело оставить меня в покое. От нечего делать я растянулся у самого края чарпоя, балансируя своим длинным худым телом на деревянной раме, оперся на вытянутую руку и начал считать. В эту игру я играл во время прошлых поездок в Индию, когда полуденная жара загоняла всех в дом. Тогда мне случалось продержаться до ста и больше, но в этот раз я не дошел и до двузначных чисел: силы оставили меня, локоть подломился, я рухнул, и кровать тоже. Смеясь, я подошел к низкому парапету крыши. Что я здесь делаю? Тишина такая, что с ума сойти можно. Сердитая, жаркая, параноидальная, зловещая тишина, полная воображаемых звуков и шума пустоты: что там, скрип дерева или глухое рычание тигра? Бульканье воды в баке или трещотка подползающей змеи?

Ночь начала отступать и оставила свинцово-серую взвесь на ничем не огороженных полях. Далеко среди пшеницы виднелись зеленые пятна — я знал, что это квадраты падди[18] и местного риса, но с моей точки обзора они казались такими же плоскими и зелеными, как любое поле в Англии. Я буквально видел, как бегу через эти поля, двенадцатилетний, видел зеленые заросли перед своим домом и как я бегу к дому друга, весь дрожа от радостного возбуждения. На мне лиловая рубашка в клетку, концы которой я выдернул из-за пояса, как только выбежал за порог нашего магазина. В руке у меня конверт, куда вложена открытка на день рождения и десять фунтов. Около паба я повернул на главную дорогу и побежал дальше, по крутому холму. Эту дорогу я ужасно не любил, да и все остальные дороги в округе тоже. На меня вечно таращились, мое присутствие отмечали и обсуждали: в городке такие, как я, были редкостью. Я шел, опустив голову и упорно глядя в землю. Помню, что даже ребенком, если я поднимал глаза, сразу чувствовал, что не имею на это права и лучше смотреть в сторону. Еще один поворот направо, по переулку, и через минуту я уже шел по бетонной дорожке и стучал в боковую дверь из волнистого пластика, потому что передними дверьми никто не пользуется. Я проверил воротничок — выгляди опрятно, выгляди опрятно, — и увидел, как с другой стороны приближается большая расплывчатая фигура, похожая на медведя, а потом дверь открылась. На пороге стоял папа Спенсера. Я еще не был с ним знаком, но потом узнал, что он бывший шахтер, а теперь расставляет товар по полкам в «Моррисонс»[19]. Но только по ночам, потому что не вынесет публичного позора — опуститься до такой работы. Каждую вторую субботу он отказывался от обеда и ужина, чтобы иметь возможность сводить сыновей на футбол. Человек, исполненный гордости и поставленный на колени. Через пятнадцать лет, оглушенный деменцией, он не сможет говорить ни о чем, кроме своих ребят в шахте. Но ничто из этого не имело значения для двенадцатилетнего мальчика, который с ужасом узнал перемену в лице взрослого, едва тот на него посмотрел.

— Здравствуйте, — сказал я, и до сих пор помню, с какой силой и страхом у меня колотилось сердце. — День рождения Спенсера?

Дверь вела прямо на кухню, и за спиной Спенсерова папы сидели вместе со своими родителями мои одноклассники, завившие волосы по случаю праздника, болтали и пили газировку.

— Впусти его, дорогой, — сказала одна из женщин, мама Спенсера, с легкой дрожью в голосе.

— Извини, — обратился папа Спенсера ко мне. — Нет.

На кухне все умолкли. Мама Спенсера издала смешок.

— Ты же не можешь прогнать его.

— Я могу сделать все что хочу, дорогая. Это мой дом.

И снова мне:

— Не стоит сюда приходить.

Он так кивнул, что я тоже кивнул, как будто мы были заговорщики, а потом он закрыл дверь. Я шел по дорожке, сконфуженный, горя от стыда, когда за спиной раздались торопливые шаги. Мама — у нее было мягкое безвольное лицо и высветленные волосы со старой химией.

— Пожалуйста, не бери в голову. Он взрослый и должен был вести себя иначе.

Она протянула мне маленький яркий красный мешочек с блестящими звездами.

— Здесь торт.

А я протянул ей конверт с открыткой и десятью фунтами. Не знаю зачем. Возможно, хотелось обменяться по-честному. Но теперь, оглядываясь назад, я думаю, что сделал это в благодарность, ведь она дала мне понять, что моей вины в случившемся нет и я такого не заслужил, когда мне казалось, что есть и заслужил.

Четыре года спустя, как-то в полночь, забив себе мозги героином, я запущу им в окно большой обломок кирпича. Но это потом, а тогда я отправился в Рингвуд-парк, по другую сторону главной дороги. Покачался на качелях, закрутил их так, что цепи скрежетали друг о друга, съел торт. По треку для великов BMX дошел до лесенки, которая вела в поле, а оттуда — до прекрасного, большого, грязного озера. Медленно обогнул его, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться пятнистыми желтыми рыбами, и в эти минуты забывал о Спенсере и его празднике, а сделав два круга, вернулся домой и вошел в магазин, где за прилавком стоял отец.