Фараон - [21]

Клеопатра вдруг поняла, что ее ребенок — единственная возможность избежать судьбы своих предков. Это — то самое решение, о котором она молилась много лет назад у ног Артемиды Эфесской, когда Клеопатра — четырнадцатилетняя девчонка, обожавшая всяких маленьких животных, — собственноручно перерезала горло ягненку и смотрела, как его кровь красной рекой течет в священную чашу. Она поклялась перед богиней, что не станет походить на своих выродившихся предков. И теперь Артемида, богиня охоты, богиня-девственница, та самая, что некогда покарала мужчину слепотой лишь за то, что он случайно увидел ее нагой, не только не позавидовала Клеопатре за удовольствие, полученное от занятий любовью, но и вознаградила ее беременностью. «Боги добры с теми, кто служит им». Клеопатра услышала в сознании голос отца, и ее пробрал озноб. Вот знак того, что дух отца по-прежнему с нею.

Она ничего не сказала Цезарю о своих подозрениях, ныне переросших в твердую уверенность, ибо минуло уже два месяца, а она не уронила ни капельки крови. Однажды ночью, в возбуждении, которое охватило их после уничтожения египетского флота и возвращения острова Фарос, они с Цезарем занялись любовью с таким пылом, как никогда прежде, стремительно и яростно, — хотя это происходило в тот самый день, когда Цезарь проплыл немалое расстояние в доспехе. И все же римлянин казался моложе и энергичнее, чем когда бы то ни было.

Клеопатра надеялась, что столь бурная страсть не повредит ребенку. Ей не у кого было спросить об этом — так, чтобы не вызвать подозрений. Стоит ей хоть словом обмолвиться на эту тему, и по осажденному дворцу тут же разнесется вереница слухов, как будто подробностей ее романа недостаточно, чтобы машина сплетен работала безостановочно, днем и ночью.

Клеопатра знала, что большинство александрийцев не понимают причин, заставивших царицу завязать этот роман. Но твердо верила: вскорости настанет такой день, когда она выйдет к людям и объяснит им, что сделала их царица на благо подданных и ради их будущего.

После соития Цезарь улегся на спину, закрыв глаза и приходя в себя после последнего дела этого долгого, напряженного дня. Клеопатра уютно устроилась у него под боком, положив руку ему на грудь, так что растущие у него под мышкой волосы щекотали ей подбородок. Еще одна любопытная деталь, касающаяся Цезаря: от него никогда не исходило неприятных запахов. Он пользовался маслом, но очень слабо ароматизированным; оно не смогло бы заглушить свойственного мужчинам резкого духа. Хотя Цезарь только что изрядно вспотел, занимаясь любовью, а у Клеопатры был нюх, словно у пантеры, она все равно ощущала лишь едва заметное благоухание мирры. Может, это — еще один признак благоволения богов?

— Через несколько дней я покину тебя, — сообщил Цезарь, не открывая глаз.

Клеопатра испуганно приподнялась. Она едва удержалась, чтобы не сжать объятия крепче.

— О?

Интересно, удалось ли ей правдоподобно изобразить любопытство, или в ее тоне все-таки проскользнуло потрясение и отчаяние?

— Я получил сообщение о том, что с востока к нам вместе с еврейским войском движется Митридат Пергамский. Говорят, Антипатора сопровождает сам верховный жрец Иудеи. Я должен встретить их.

— Понятно, — сказала Клеопатра. — И когда же ты вернешься?

Цезарь открыл глаза и посмотрел на нее.

— Дорогая, — проговорил он, а потом издал сдавленный смешок.

— Возможно, я начинаю причинять слишком много хлопот, — сказала Клеопатра. — Возможно, проще будет оставить меня саму разбираться с армией моей сестры.

Клеопатре противно было слышать в своем обычно уверенном голосе нотки страха. «Я говорю, словно какая-то жалкая куртизанка», — подумала она. Неужто это беременность так воздействует на женщин? Если да, то она никогда больше не забеременеет.

— Я оставлю здесь небольшой гарнизон для твоей защиты. Я вернусь через несколько дней, если все пойдет хорошо.

— Что ты задумал?

— Тебе придется довериться мне, дорогая, — сказал Цезарь, поцеловав ее в лоб.

— Если Арсиноя убьет меня, ты объявишь войну оконченной и поддержишь ее притязания на трон? — спросила Клеопатра, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу.

Цезарь не ответил, но, хотя он не произнес ни слова и не сделал ни единого жеста, вокруг него распространилась отчетливая аура раздражения.

— Разумеется, это будет куда легче, чем продолжать войну, — проговорила Клеопатра.

Может, сказать ему о сыне сейчас?

— Клеопатра, в последнее время ты все драматизируешь. Что с тобой стряслось? Кажется, ты подтверждаешь утверждение Аристотеля о том, что женщины неразумны и неспособны мыслить.

— На самом деле это мужчины делаются неразумными в присутствии женщин, из чего делают ложный вывод о неразумии женщин! — быстро парировала Клеопатра.

Она не говорила с Цезарем подобным образом уже несколько месяцев, и он, похоже, стал относиться к ней небрежно. Он что, вознамерился обращаться с царицей Египта как с обычной любовницей?

— И все же ты не в себе. В чем дело?

— Думаю, в моем состоянии. Говорят, в это время чувство юмора у женщин пропадает, а эмоциональность возрастает.

— Ты заболела, дитя? — спросил Цезарь, и Клеопатре захотелось знать, потрудится ли он хотя бы изобразить беспокойство. — Мне стоит волноваться?