Фантомный бес - [19]

Вскоре после размолвки с Борисом у Маргариты появился очередной жених, молодой скульптор и художник, ученик Врубеля Петр Бромирский. Желая показать свои связи в художественных кругах, он повел свою новую подругу в мастерскую самого Сергея Коненкова, только что избранного членом Академии художеств.

Дом Коненкова на Пресне был в те годы одним из заметных центров богемной московской жизни. Тут много пили, пели и спорили. Здесь любили бывать тот же Шаляпин, певица Нежданова, режиссер Мейерхольд, издатель художественного журнала миллионер Рябушинский, знаменитая американка Айседора Дункан. Друг танцовщицы молодой поэт Есенин вообще считал мастерскую Коненкова своим вторым домом.

— И что, — спросила по дороге Маргарита, — этот Коненков действительно хороший скульптор?

— Что ты! — пылко отвечал Бромирский. — Это сложившийся мастер. Кое-кто уже говорит — русский Роден.

Звучное имя Родена Маргарита, разумеется, знала. Возможно, какие-то его работы она видала в журналах, но в память они не врезались. Ее представление о скульптуре остановилось на уровне античных изваяний, о которых достаточно подробно и с нескрываемым пафосом ей рассказывали в гимназии учителя истории и рисования. Вот и сейчас ей казалось, что она вновь увидит строгую Афину Палладу в коринфском шлеме, кудрявого красавца Аполлона, а то даже и Артемиду с луком в руке и колчаном за плечами.

— А, это ты, Петя? — произнес хозяин мастерской, открывая дверь.

— Я не один, я с дамой, — отвечал Бромирский. — Это ничего? Можно?

— Отчего ж нельзя? Заходите.

— Вот, — сказал Бромирский, протискиваясь мимо коренастой фигуры бородатого скульптора. — Это Сергей Тимофеевич. А это Маргарита. Она давно хотела посмотреть ваши работы. Входи, Марго, не стесняйся.

— Милости прошу! — Скульптор сделал шаг назад.

Поначалу Маргарите показалось, что «Русский Роден» суров и даже хмур. Но впечатление оказалось обманчивым. Когда она сказала, что ее и вправду интересуют работы мастера, он трогательно улыбнулся и широко повел рукой. Они миновали прихожую, короткий коридор и попали в залу. Скульптур разного размера было множество, и стояли они, как показалось Маргарите, беспорядочно. Ее античные ожидания мгновенно рассеялись без следа. Увиденное не столько поразило, сколько удивило ее. Поначалу даже неприятно удивило. Какие-то кряжистые мужики с невероятно тяжелыми натруженными ногами, какие-то диковинные старухи со взглядом хитрых птиц, и лишь изредка юные девы с маленькими округлыми грудями. При этом большая часть скульптур была из дерева. Некоторые работы выглядели забавно, как будто они вырезаны из замшелого пня или обломанного бурей ствола. И похожи эти вещицы были то на лесных гномов, а то и на болотных кикимор.

— Да, — невольно прошептала Маргарита. — Это удивительно.

— Нравится? — оживленно-весело спросил Бромирский.

— Безусловно, Петя, — все так же тихо и не до конца искренно отвечала Маргарита. — Спасибо, что привел сюда.

Но она поняла и другое — ей хочется разобраться в этом. Понять, что все это значит. У некоторых работ она застревала, задавала случайно пришедшие на ум вопросы. Скульптор терпеливо и даже охотно отвечал.

А потом они пили чай, усевшись у столика с самоваром. Наливая чай, скульптор засучил до локтей рукава просторной своей блузы, и Маргарита обратила внимание, какие у него сильные руки.

— Сергей Тимофеич, — спросила Маргарита, осторожно поднимая горячую чашку, — расскажите, с чего вы начинали свой творческий путь?

Скульптор взглянул на нее с любопытством.

— Да-да, — поддержал свою спутницу Бромирский. — Это нам интересно.

— Резал по дереву я с детства, — начал свой короткий рассказ скульптор. — А учиться пришел с запозданием. Кончал я академический курс уже великовозрастным оболтусом.

— Ну уж? — воскликнул Бромирский. — Ладно вам!

— Именно так, друзья, — усмехнулся Коненков. — Как-то наивно, почти по-детски любил свободу. И на дипломную работу представил Самсона, разрывающего цепи. Примерно в стиле вон того парня, видите в дальнем углу?

Бромирский, завсегдатай студии, лишь слегка повернул голову и понимающе кивнул. А Маргарита оглянулась и посмотрела внимательно. Ближе стоящие скульптуры мешали взору, но она все же разглядела фигуру мускулистого мужчины, которого вроде и видела мельком, но внимания не обратила. На его поднятых и широко разведенных руках болтались наручники с обрывками тяжелых цепей.

— Я потом этот мотив не раз повторял. Но в те поры Совет Академии был возмущен. «Бунт!» Им эта моя поделка показалась слишком революционной. Чинуши тут же распорядились ее уничтожить. Так что первый вариант не сохранился.

— Неужели? — ахнул Бромирский. — Я этого не знал.

— Ну да, они привыкли к вылизанным формам. А моя штуковина была экспрессивна, гневна, корява… — Скульптор внимательно посмотрел на гостью и больше взгляда не отводил. — Такой, знаете ли, особой корявостью. Которую я люблю. Это можно и в мраморе, но лучше всего выходит в дереве. Академистов тогда смутило, что я нарушил обычные пропорции. Они ползали, вершками измеряли фигуру, а в смысл вникать не хотели. Он их пугал. А пропорции? Анатомию, разумеется, я знал, и если нарушал ее, то делал это по праву творца на художественную гиперболу. Не повторять же зады омертвевшего академизма.