На стене были надписи. «Майлдрид и Мэнни, 3 апреля 1947 г.», «Пенелопа и Альфред, 9 июня 1932 г.»... Просто имена, и сердечки, пронзенные стрелами, и стихи, старательно выведенные карандашом. Похоже, все пары, проведшие в этом доме медовый месяц, отметились на этой стене.
Действительно, в этом доме не было ничего ценного.
Но ценным здесь было другое — истории людей, сказавших друг другу «да», начавших новую - совместную — жизнь.
Когда они вышли наружу, он снова невольным жестом взял ее за руку, хотя хотелось засунуть руки в карманы, чтобы защититься от полученных впечатлений.
Остров был маленьким. Они обошли его за час. Вскоре Джошуа забыл о неловкости, испытанной им в домике, и почувствовал удивительную легкость. С Денни ему было хорошо и спокойно.
В конце концов они вернулись на берег и открыли корзинку, приготовленную Салли. Она положила туда сардельки и сдобные булочки, спички и жидкость для розжига огня.
Они собрали дрова, и он развел костер, вновь ощущая себя в древней роли мужчины: я разожгу костер, который согреет тебя.
Они сидели рядом, обжаривая на огне сардельки, говорили о романтичном домике, а потом ему захотелось больше узнать о ней.
— Скажи, почему тебе нравится воспитывать чужих детей? — спросил он, снимая с ее губ капельку горчицы и облизывая палец. Глаза ее расширились так, словно он поцеловал ее.
— Я говорила тебе, что люблю эту работу. И никогда не чувствую, что работаю.
— Но разве тебе не кажется, что ты сама могла бы стать идеальной матерью?
Наверное, этот вопрос был слишком личный, потому что Денни страшно покраснела — будто он просил ее быть матерью его детей!
Ему нравилось, как она краснеет. Он давно не видел женщин, которые были способны краснеть.
— Наверное, из-за несчастной любви, — тихо сказал он. — Ты расскажешь мне о ней?
Он никогда бы не спросил ее об этом, но вопрос сам слетел с его губ. Есть вещи, которые хранятся у человека глубоко в душе. Ты думаешь, что все прошло, но они разъедают тебя изнутри.
— Нет, — сказала она. — У тебя сгорит сарделька.
— Не страшно. Как его зовут?
Денни смотрела на него, и ее лицо говорило: оставь этот разговор. Но она с усилием произнесла:
— Брент.
— К слову сказать, всегда не любил это имя. Профессор университета?
— Это совсем не интересная история.
— Все любовные истории интересны.
— Хорошо. Ты сам спросил. Слушай всю правду. Брент был профессором. Я — студенткой. Он ждал, когда я перестану учиться у него, и, дождавшись, назначил мне свидание. Мы встречались несколько месяцев. Я влюбилась в него и думала, что он влюбился в меня тоже. Но у него была запланирована годовая поездка по Европе — для научной работы, — и он уехал.
— И не предложил тебе поехать с ним?
— Он попросил меня подождать.
Джошуа хмыкнул.
— Если бы он любил тебя, то ни за что бы не уехал в Европу один.
— Спасибо. И где ты, такой умный, в это время был? Он обещал, вернувшись, на мне жениться. И я на время устроилась работать няней.
— И никаких обручальных колец, как я понимаю, — усмехнулся Джошуа.
— Он подарил мне медальон!
— С собственным портретом внутри?
Этот медальон он увидел на ней при первой встрече. Потом она сняла его. Что это значит?
— Сначала он посылал электронные письма каждый день и буквально завалил меня открытками. Это заставило меня совершить глупейший поступок. Я... на все свои сбережения я купила свадебное платье. — Лицо ее стало страдальческим. Она заморгала. Наверное, не надо было вынуждать ее делать это признание. — Оно фантастически красивое, — прошептала она. — Кружева и шелк. — Она уже всхлипывала. — Вот что значит — жить фантазиями. Любить кого-то на расстоянии, ждать очередной весточки. Чем дольше я его не видела, тем крепче становилась моя выдуманная любовь.
Теперь она уже плакала. Слава богу, ресницы ее не были накрашены. Он неловко похлопал ее по плечу, но это не принесло ей никакого утешения — и ему, кстати, тоже. И тогда он прижал ее к груди.
И наконец ощутил ее волосы.
Он так и знал — гладкие и нежные, как дорогой шелк. И пахнут экзотическими цветами, растущими на Гавайях.
— Брент окончательно разрушил мои романтические иллюзии, — всхлипнула она. — Мои родители были в ужасных отношениях, постоянно ругались и ссорились. Когда я встретила Брента, то думала, что у нас будет совсем другая семья, но в итоге мне стало еще больнее. Ведь я отношусь к людям, у которых было трудное детство.
— Неужели? — рассеянно спросил он. Запах ее волос и изгибы упругого тела отметали все мысли, но он проникся к ней жалостью с некоторым запозданием.
— Да, — сказала она, тяжело вздохнув. — Моя жизнь с родителями была наполнена напряжением и неопределенностью, и мы, дети, не переставали мечтать о любящей и дружной семье, но наши мечты так и не сбылись.
— Наверное, поэтому ты отдаешь всю себя детям. Даришь им счастье, которого у тебя не было.
— А у тебя было хорошее детство? — спросила она, и ее живой интерес разрушил преграды, которыми он окружал свое сердце.
— Сказочное, — сказал он. — Я ничего плохого не могу припомнить. Мои родители безумно любили друг друга. И нас тоже. Каждый год на три недели мы уезжали на море. Купались, играли в песке, разжигали вечером костры. Там не было даже телевизора. Если шел дождь, мы играли в настольные игры или читали книги.
