FANтастика - [20]

— И сейчас можно, — сказал я.

— Можно, — неожиданно согласился Калудкин. — Но только там.

Он неопределенно мотнул головой в сторону, указывая направление, но я прекрасно понял, где находится это «там».

— Там — это где? — все-таки уточнила Анна.

— Там — это там. — Давно я уже не слышал, чтобы Вадим говорил таким назидательным тоном. — Вы ведь историю в школе изучали.

Разговор принимал опасный оборот. Но какая, к черту, разница? Мы и так каждый день по краю ходим. Напишешь роман, вылижешь, напечатают, а потом сидишь целый год и дрожишь: а вдруг не проголосуют? На костер, знаете ли, не каждому хочется.

Есть, конечно, индивидуумы, которые верят в новое светлое будущее, хотят стать мучениками. Особенно среди доморощенных псевдоисториков-аналитиканов таких много. Только не будет его, этого светлого будущего. Уже наступило.

— А может, оно и правильно? Писать стали лучше… — робко сказала Анна, разглядывая свой стакан.

Калудкин, который к этому моменту уже разлегся на кровати, попытался сесть, но грохнулся на пол.

— За ногу твою и об угол! Что ж тут кровати-то такие высокие?

— Писать стали меньше. — Силюгин оторвался от созерцания коленок девушки и тоже решил присоединиться к диалогу. Такое бывало нечасто. — И писателей раньше карательными отрядами не травили.

— Так все просто. Бандитов перестреляли, преступность на нуле, карать стало некого. Эти возрожденцы, хоть и мудаки, но идиотами их не назовешь. Грамотно все просчитали, сволочи. Если есть в стране такая хорошо обученная и слаженная организация, способная только находить, судить и убивать, то рано или поздно ее нужно будет или уничтожить, или найти новое занятие. — Говорить это было обидно вдвойне, потому как правда. — Вот и натравили их на нас.

— Да что тут говорить, об угол их всех… — Калудкин кое-как поднялся, схватил непочатую еще бутылку и осторожно, по стеночке вышел из номера.

Мы молчали.

Силюгин отрешенно смотрел в окно. Туда, где среди деревьев цепью растянулись государственные бойцы. На всякий случай, если вдруг кто сбежать захочет.

Анна курила, разглядывая рисунок на обоях.

А я думал о том, что все равно ведь можно прорваться через оцепление. Наверняка можно. Не так уж сильно люди изменились за эти годы. Все равно кто-нибудь дрыхнет, а где-то в дурака рубятся на щелбаны. Только ведь бежать бессмысленно. Найдут. А если не найдут — куда податься? В тайгу? Вырыть землянку и жить натуральным хозяйством? Стать изгоем? Ведь увидит кто, узнает — сдаст. Потому что не сдать нельзя. Потому что государству виднее. Если объявили преступником — значит, так и есть. В подкорке у людей уже записано, что государство справедливое. Потому что видели все, как в стране порядок наводили, потому что жить стало лучше. И проще.

— А может быть, все не так плохо, как кажется? — спросила Анна.

Я усмехнулся. Молодая еще, первую книгу только издала. Решилась все-таки. Смелая, значит. И талантливая. Иначе в издательстве отговорили бы. Они же там все свои, жалеют нас, писателей. Особенно начинающих.

— Может, и не плохо. Только раньше веселее было. — Силюгин грустно посмотрел на девушку и снова уставился в окно. — Бывало, приедешь на конвент, а тут на одного писателя десять начинающих. Бегают, суетятся…

Я вспомнил, как мы удивились, когда только объявили о создании нового министерства — министерства литературы. Даже обрадовались сначала. Если будет такой контроль качества, если каждый знать будет, что написал дрянь, — готовься жизнью ответить, то и писать лучше станут. Уж во всяком случае, меньше.

— За это выпить надо, — сказал я, чтобы разрядить обстановку.

— Да, — поддержал Силюгин. — За народ. Чтобы им кошмары не снились. Кстати, Аннушка, а ведь Вадим прав: у вас действительно очень красивые ноги. И глаза.

Девушка едва заметно покраснела и улыбнулась.

Я отхлебнул прямо из горла и встал.

— Ладно, пока еще на ногах держусь, посмотрю, чем народ занимается. А вы тут не скучайте.

Мягко прикрыв за собой дверь, я остановился и прислушивался. Где-то дрались, где-то орали песни. Многие уже наверняка спали, приняв сверх нормы. Сегодня нам все можно. Завтра в полдень кого-то заберут, чтобы уже никогда не вернуть. А сегодня каждый, как мог, пытался прожить свой, возможно, последний конвент.

Утром я проснулся от бесцеремонных тычков в бок. Разлепил один глаз и злобно уставился на своего мучителя. Силюгин возвышался надо мной, как всегда свежий и бодрый.

— Чего тебе?

— Сам же просил разбудить без пятнадцати, — пожал плечами Дима и отвернулся к раззявленной пасти полусобранного чемодана. — Пиво в холодильнике, — бросил он через плечо.

Я хмыкнул, открыл второй глаз и прислушался к ощущениям. Голова не болела, зато болели ноги. У меня почему-то с похмелья ноют икры и колени. Все как всегда.

— А где Аня? — спросил я, сползая с кровати.

Силюгин покосился на меня и назидательно произнес:

— Пить надо меньше.

— Что, еще меньше? — ужаснулся я и поплелся умываться.

Я уже выходил из душа, теребя полотенцем жалкие остатки кудрей, когда в дверь постучали. Мы с Димой переглянулись, я посмотрел на часы. Две минуты первого. В дверь постучали настойчивее. Я стоял, не решаясь даже пошевелиться. Страшно не было. Просто сейчас все должно было стать известно.