Фантастика и Детективы, 2013 № 08 - [14]

Что мне какая-то удавка… Грубо.

Давление ослабевает, кислород веселит мозг. Они думают, что это страшно — умереть. Страшно бывает оживать. Дилетанты.

— С-суки, — непонятно зачем сообщаю я, наверное, чтобы сохранить в себе хоть частичку человеческого.

Павлович поднимает толстую папку и с силой бьет по столу. Вздрагиваю.

Я выжил в аду, я вернулся из ада, но я живу в аду и я останусь в аду, как бы ни бились надо мной медики. Разве может быть хуже?

Может — если из меня сделают персонажа для криминальных хроник. Крупные планы в газетах, и внешность как нельзя подходит для выбранной роли. Вышка без долгих прений — избавление?

— А, герой-миротворец, исповедуйся, не держи в себе, полегчает!

Миротворец. С самим собой могу оставаться честным — я не смельчак и не герой, ведь тогда все, что от меня хотели узнать, я рассказал почти сразу. День-два — это не выдержка. А потом я молчал только потому, что меня никто, ни о чем не спрашивал.

Никто не спрашивал, ни о чем не спрашивал, они просто готовили войсковых дознавателей, или палачей, или просто хороших, на их взгляд, солдат. А я летал в эйфории, между волнами боли, вслед за обволакивающими, радужными серферами.

Серферы и сейчас рядом, мои неизменные спутники, наслаждаются страхом и паникой, замерли в предвосхищении чего-то еще более грандиозного.

^{Иллюстрация к рассказу Макса Олина}

Скоросшиватель ударяет в висок, снова и снова, кроваво сотрясает сознание, не оставляя следов на лице.

— Поделись, не держи в себе!

Серферы блаженствуют, наливаются красками, тянутся в стороны дрожащими щупальцами, боль накладывается, резонирует, ей тесно в моем теле, она наполняет комнату и… я вспоминаю, как бежал из плена. Бежал!

— Поделись!

— На!!!

Она течет из меня, передаваясь от синапса к синапсу. Я делюсь тем, что имею с избытком. Серферами. Персонифицированными квантами боли.

Опер и участковый корчатся, у одного идет носом кровь, глаза второго вытаращены, как у глубоководной рыбы, выброшенной на берег. Это очень тяжело с непривычки — ощутить мою боль.

Приседаю, шарю по карманам в поисках ключа. Смотрю глаза в глаза Павловичу. Впервые за весь разговор. Мне тоже несладко, но я улыбаюсь. Железистый привкус во рту — наверное, из десен сочится кровь — представляю, как жутко выглядит мой оскал.

— Я не тот, кого вы искали! — повторяю, не заикаясь, несколько раз.

Я — тихий псих, а не маньяк-убийца. Мне ведь совсем не нужна чужая боль, той, что есть во мне — хватит на целый мир. Её хватило тогда, в затхлом темном подвале — я теперь помню, как лезли на стены мои палачи. Хватит и сейчас — серферы рвутся наружу, готовые заставить визжать всю уголовку.

Выуживаю у опера ключ, размыкаю наручники, дергаю из наплечной кобуры его «Макаров». Зачем он мне — я ведь, наверное, бог? Глупости. Но пистолет мне не нужен — слишком примитивный инструмент для того, кто знает о боли всё. То, чего не хватало до окончательного понимания, мне только что вколотили толстым скоросшивателем.

Я знаю всё? Знаю. Знаю даже то, что все-таки виноват в росте числа убийств. Неосознанно, во сне, я делился болью со всеми, кто был готов её воспринимать, выгоняя маньяков на улицы ночного города.

Вот вам мир, который я творю. О котором я знаю всё. За исключением малого — что мне теперь делать дальше. В ближайшей перспективе — бежать. В парк, там назначена встреча, и я еще успеваю — помочь. Это мой последний долг старому миру.

А потом?

Заделаться мессией, неугодных карая болью и благодетельствуя внемлющих — избавлением от неё. Покорить какой-нибудь участок вселенной?

Или бросить всё, уйти, поселиться в тайге, глуши, отшельником — просто наедине со своими слугами-серферами?

Охренеть, какие расклады…

На лесном кордоне Петр Любестовский

^{Петр Любестовский}

18 января 1947 г.

~

Бревенчатый пятистенок на опушке леса горожане по привычке называют лесным кордоном, хотя он давно уже не жилой, и подступы к нему заросли высокой густой травой. Усадьба пришла в запустение с тех пор, как на кордоне произошли драматические события, которые взбудоражили жителей города и дали почву для различных домыслов и кривотолков, ибо истинное положение вещей знали лишь единицы.

Мария Вологина, или Марийка-Лесничиха, как называют ее местные жители, овдовела в одну ненастную летнюю ночь. Некто приезжий постучал в полночь в окно и низким голосом пригласил ее мужа Виктора Вологина в легковую машину, припаркованную у кордона.

Марийка не встревожилась — Виктор вряд ли откликнулся бы на зов незнакомца. Случалось и раньше, что заезжие визитеры, решая неотложные вопросы с заготовкой деловой древесины, беспокоили Вологина среди ночи. Виктор никому не отказывал, если мало-мальски знал человека, и видел, что сделка обещает быть выгодной. Причем не только для лесничества, но и для него. Вологин, недавно окончивший факультет лесного хозяйства и назначенный сюда лесничим, спешил сколотить состояние, чтобы жить не хуже других. В его ближайшие планы входило не так уж много: купить в городе домик и обставить его, как подобает, приобрести автомобиль и небольшую дачку в пригороде. А в довершение всего, он втайне мечтал отвезти Марийку в одну из московских клиник, где надеялся излечить ее от бесплодия. На все это требовались деньги и, по нынешним временам, немалые. А тут лес, спрос на который есть всегда. Глупо было бы, по его разумению, не пользоваться такой возможностью, зная, что лес шумел, шумит и шуметь будет…