Фантастика 1985 - [7]

Я заглянул под его палец и сказал: — Это… Изучение матчасти гаубицы.

— Не то, не то. — Ильметьев брезгливо сморщился. — Я тебя спрашиваю, что за мазню ты принес, как курица лапой нацарапала.

Я про себя возмутился:

— Да на мой почерк вроде никто не обижался. В школе по чистописанию меньше четверки не было.

— Тут тебе не школа, а, вот через три часа чтоб все было, как положено быть. Понятно?

— Понятно. Но, может, вы по существу посмотрите, что надо исправить?

— Вот тогда по существу и посмотрим. Можешь идти. Бумаги у меня больше нет.

Мои разведчики бумагу, конечно, где-то достали, а батарейный писарь сделал из расписания прямо-таки выставочный экспонат.

В одиннадцать я снова стоял перед капитаном.

Он глубокомысленно осмотрел расписание, после чего изрек:

— Плохо. Вот это, — он ткнул пальцем, — перенести — сюда. Добавишь строевой и уставов. Можешь идти.

Я мысленно сосчитал до десяти, скрутил лист, повернулся и вышел.

Когда я явился вновь, в два часа дня, оказалось, что Ильметьев отдыхает после обеда. Потом он был занят какими-то другими делами, и только после шести мне удалось попасть к нему.

Не глядя на расписание, капитан кинул его в угол.

— Ладно, завтра доложу командиру дивизиона. Можешь идти. Утром сам проверю, как занятия ведешь. И готовься получать пополнение.

Но ни утра, ни пополнения мы не дождались. Ночью по хатам забегали посыльные. Они стучали в окна, будили спящих, вызывали всех офицеров в штаб дивизиона.

На этот раз нас собирал сам командир дивизиона — майор Ефремов. Его все знали как смелого и знающего свое дело человека. Авторитет его в дивизионе был непререкаем, ему старались подражать не только в большом, например, в уменье быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы и поражать цель, но и в малом — ходили слегка раскачиваясь, носили небольшие усики, повторяли его любимые словечки.

— Вот что, товарищи офицеры. Получен приказ о нашей передислокации. Посадка в эшелон начинается через час. Пополнение и матчасть будем получать в пути.

С первыми лучами солнца эшелон с нашим артполком тронулся на север. Хоть мы и грузились в срочном порядке, но ехали не спеша. Подолгу стояли на железнодорожных узлах, разъездах, а иногда и в чистом поле. На некоторых станциях нас уже ожидали маршевые батареи. Людей, технику, лошадей распределяли по дивизионам и батареям и двигались дальше. Иной раз подсаживались по два-три человека из госпиталей или отставших от других частей.

На одной из остановок к поезду подошел младший техник-лейтенант, невысокого роста, худенький, в очках. В руках у него было два больших, видимо, тяжелых чемодана. Он поставил их на землю, тыльной стороной ладони вытер лоб, достал документы и протянул их стоявшему у дверей Ильметьеву.

— К нам. Садись, — сказал тот.

Солдаты помогли втащить тяжелые чемоданы. Вслед за ними вскарабкался и вновь прибывший.

— Младший техник-лейтенант Лоскутов прибыл для дальнейшего прохождения службы, — представился он капитану.

— Ты что же это, с чемоданами на фронт собрался или… или в пансион? — спросил капитан. — Большинство из нас не знало в то время, что такое пансион, а капитан не удосужился объяснить, почему именно в пансион надо ехать с таким грузом, но острота капитана нам понравилась, а вид у младшего лейтенанта с его чемоданами был такой комичный, что мы дружно фыркнули.

Тут надо сказать вот о чем. Непростым было наше отношение к Капитану Ильметьеву. Мы знали, что на фронте он провел всю войну, выслужился из старшин, что в самый тяжелый момент боев на плацдарме один, имея в помощниках только пожилого ездового, подскочил с передком к пушке, у которой был перебит весь расчет, подцепил и увез ее на глазах у растерявшихся немцев. И в то же время любил он хвастаться этим и другими своими подвигами и орденами, нудно поучать нас, молодых, как нужно жить и воевать. Так что любить его было особенно не за что.

Но сейчас он был один из нас, однополчанин, фронтовик, а младший лейтенант — чужак, необстрелянный молокосос.

А к таким мы, мягко говоря, относились не очень любезно, хотя сами не так уж давно находились в их же положении…

Лоскутов ничего не ответил, стоял, глядя в землю, а подбодренный нашим смехом капитан продолжал:

— Небось мамка пирогов на дорогу напекла или подштанников запасных надавала, чтобы было что менять, когда драпать будешь.

— У меня мамы нет… Ее немцы повесили, — тихо сказал младший лейтенант и поднял глаза на Ильметьева.

Тот явно смутился, но виду не подал.

— Размещайтесь, — сказал он и как будто потерял интерес к младшему лейтенанту. Но мы-то знали, что это не так.

Лоскутов прибыл на должность арттехника дивизиона. На первой же стоянке он побежал осматривать орудия и затем пользовался каждой возможностью для этого. Энергия била из него. В пути он организовал занятия для артмастеров батарей, собирался заниматься с командирами взводов и орудий, но времени оставалось мало, эшелон приближался к фронту.

Всех, конечно, интересовало, что же в чемоданах у Лоскутова. Кто-то пустил слух, что там сало, самым большим любителем был у нас артмастер Шарипов. Когда солдаты шутя спрашивали его, как к этому относится аллах, то Назип отвечал, что действительно, есть свинину мусульманам нельзя, но если запивать ее водкой, то можно. Правда, аллах запретил и спиртное, но Шарипов об этом благоразумно умалчивал.