Фантастика 1979 - [9]

Стояла белая ночь, над лесом прядями кудели плыл туман, в воде отражались звезды, порой всплескивала крупная рыба.

У меня было любимое место на Пскове, напротив Гремячей башни, там, где в древности реку перегораживали Верхние решетки. Если бы не решетки, враг легко мог бы прорваться в город по воде.

Решеток давно не стало, но Гремячая башня и крутая крепостная стена были такими же, как в давние времена. Я смотрел на грозный силуэт башни и думал о том, что, может быть, когда-то давным-давно на этом же месте сидел молодой псковитянин, который должен был покинуть город, и видел ту же самую стену, ту же дремучую башню. В древности эта башня была овеяна легендами, люди говорили, что и Гремячей она названа из-за того, что по ночам в земле под башней слышался смутный звон…

Неожиданно рассвело, башня словно приблизилась, а стена стала еще выше. Я встал, не торопясь пошел к устью Псковы, к приземистой и хмурой башне Кутекроме, туда, где в средние века стояли Нижние решетки. Открылся Псковский кремль, ярко забелели древние храмы, удивительные псковские звонницы и древние хоромы. Встала заря и окрасила храмы, звонницы и дома в розоватый цвет. В одной из книг я вычитал, что прежде псковские мастера добавляли в побелку розовую краску и весь день город розовел, будто и не гасла заря. С гордостью подумал вдруг, что нигде прошлое не увидишь так ярко, как в Пскове…

Утром открылся музей, и мне разрешили спуститься в древлехранилище. Открыв обитую железом дверь, я из двадцатого шагнул в страшный семнадцатый век.

Псковская летопись оказалась не тяжелым фолиантом, а тонкими и обыкновенными с виду книгами.

Но стоило склониться над ними, как камнями-самоцветами засверкали, заискрились удивительные древние письмена.

«…И августа в 15 день придоша подо Псков к Варламским воротам и сотвориша скверное свое молбище в варганы и в бубны и в трубы, и начата рвы копати под градом… и туры и плетени и дворы ставили и городки малые, а большой город дерновый подале, где сам король стоял… И поставил больше 10 городов около Пскова и мосты два на Великой реки, и твердо обступи град… и многие подкопы подвели, и во всех Бог помиловал…»

Легко и просто очутился я в древнем, осажденном Густавом-Адольфом отважном Пскове.

Ждан родился и жил в Пскове, в крепости он знал каждый закоулок. Отец доверял Ждану, открывал тайны. От Ждана я узнал, что Псков защищен не одними каменными стенами, под крепостью целый подземный город, с погребами, схоронами, тайниками, подземными ходами и вылазами. Если бы враги пробили стены и ворвались в город, они бы еще не победили: воины Пскова ушли бы, и пища, и вода, и порох нашлись бы, и по ночам воины выходили бы из-под земли, без пощады убивали врагов…

Город пережил два несчастья сразу: мор и страшный пожар. Людей в крепости осталось мало, но и они жили в тесноте, после пожара уцелели только отдельные каменные хоромы, все, что могло сгореть, сгорело.

Крепость по-прежнему была невредимой и грозной. Ждан показывал мне башни, рассказывал, которая когда построена.

У Верхних решеток высилась Гремячая башня, та, в которой мы оказались, когда вышли из подземного хода. Башня стояла на круче и чуть не задевала облака. Ждан сказал, что если в башне лечь на землю и приложить к земле ухо, то можно услышать, либо подземный ручей звенит, либо зарытое золото…

В башне стояли тяжелые медные пушки. Когда начиналась пальба, башню закрывала туча порохового дыма. Ночью пушкари спали рядом с пушками на шершавых тесинах: стелить солому было опасно: одна искорка — и пожар…

С утра около башни началось движение, цепь за цепью подходили вооруженные люди. Ждан обрадовался, сказал, что будет вылазка.

— Ворота откроют?

— Нет, ворота открывать опасно — ударят картечью. Вылаз откроют, через подземные ходы пойдут.

Нас окликнули, велели бежать к пушкарям: каждый человек в крепости был на счету.

В башне после ночи было холодно, полутемно, лишь из бойниц били снопы яркого света. Пушкари перекладывали ядра, перетаскивали кадки с порохом. На лафетах тлели крученые льняные фитили.

Мы со Жданом оказались на самом верху под тесовой крышей. Из бойниц было видно далеко кругом. Шведские позиции лежали внизу, совсем рядом. На башню смотрели жерла пушек, то одна то другая пушка оглушительно грохала, с резким свистом в крепость летели ядра. Когда ядро попадало в стену, башня резко вздрагивала… Я видел окопы шведов, парусиновые шатры, фигуры пушкарей, пороховые бочки, горы ядер. Пушки у шведов были тяжелые, с двухобхватными страшными стволами.

Башенные орудия молчали, пушкари негромко переговаривались:

— Слыхали, шведу подкрепление прибыло?

— Без того шведа видимо-невидимо.

— А вчера приступ был: ворота петардой разбили. Ворвались, а наши — из пушки, жеребьем!

Где-то поблизости коротко бухнул колокол. Пушкари бросились к пушкам, замерли, приготовились к бою. Когда колокол бухнул в третий раз, ударили все пушки Гремячей башни. И началось… Мы со Жданом едва успевали подкатывать ядра, подтаскивать бочонки пороха.

И вдруг пушки замолчали, а пушкари бросились к бойницам…

От еловой гривы к окопам шведов бежали псковские воины, стреляли из ружей, размахивали клинками. Пошла жестокая рукопашная. Пушки шведов замолчали, пушкари отчаянно отбивались от наседавших русских воинов. Я видел все. Огромный швед ударил псковитянина банником, сбил с ног. Сбитый лежа выпалил из мушкета, и швед тяжело осел возле пушки. Падали убитые, раненые, их добивали, топтали сапогами. Кто-то бросил горящую головню в окоп с пороховыми бочками. Загрохотало, поднялся столб огня; бочки взлетали, взрывались, поле, словно туманом, затянуло сизым дымом. В дыму шведы и русские налетали друг на друга, сшибались, дрались изо всех сил…