Фантастические поэмы и сказки - [9]

съел же — ну, ешь!..

Скрипнул волчище,

зубы сцепя: —

Поищем почище,

не хо́чу тебя!

Жалостно что-то,

грызть неохота!

Иди подобру-поздорову

лесом, через дорогу!..

Хлопнул хвостищем да прыг через пень, —

самая синяя, сонная, санная

за́ полночь звездами тянется тень.

Увальнем в валенках, снег набекрень,

хлопьями, глыбами, пухлыми лапами

ночь обнимает края деревень.

Золотом брызнуло — луч на стекле!

Стало светлей, стало теплей.

            Ветер махнул —

            город пахнул,

            в ворот жара —

            город — гора!..

Уплыли верстовые колышки,

приплыли мостовые к Золушке.

Глава пятая

Заблудилась Замарашка в городе.

Горит золото на бычьей морде,

то часы сияют шире месяца,

то очки, стеклом синея, светятся,

то, прическами в окне увенчаны,

восковые парикмахерские женщины.

К окнам золото ползет сусальное,

завитые булки лезут на стены,

мостовые, как рукав, засаленные,

так колесами они заластены.

Башни к башням, стрелки циферблатятся.

Оборвали ей единственное платьице,

затолкали ее локти драповые,

автобусы напугали, всхрапывая!

К старичку бежит она, к прохожему:

на хорошего, на доброго похожему:

— Где тут, дяденька, такая улица,

где пилюля продается — Юлиуса?

Шляпу дяденька снимает с проседи

и на улицу показывает тростью:

            — Проходите по прямой,

            вправо улицей Хромой,

            влево площадью Победой,

            параллельно этой,

            перпендикулярной той,

            а там спросите…

Затолкала Золушку

улица,

наступила на пальцы сотней подошв —

не нырнешь, не пройдешь!

Шины вздула, гудя и освистывая,

табачищем дунула,

обернулась — плюнула

на плечо Замарашкино ситцевое.

А за шумным углом —

удивительный дом,

и, грозу водопадную ринув,

проливным, водяным

засияла стеклом,

как тропический ливень, — витрина!

Потонула в окне

Замарашка.

Стекло донебесной длины

волнуется, мир омывая,

а вещи плывут под стеклом проливным

в шатры габардина и фая.

            Перед блеском

                                     год —

            можно выстоять!

            Книгой Сказок

                                    вход

            перелистывается.

И с прозрачных дверных страниц

сходят дамы, как чудеса,

черный грум кричит: — Сторонись! —

их покупки горой неся.

В мех серебряный вкутан смех,

туфли ящерицами скользят,

Губы мачехины у всех,

злые мачехины глаза…

Носят чуда кружев и прошв,

а у Золушки — только грош,

только грошик, и то не свой,

хоть платочек бы носовой!

            Духов

                     дыханье близкое,

            ангорский

                           белый пух.

            Стеклярусом

                                 обрызгивая,

            бегут,

                     спешат в толпу

            брезгливо

                             мимо Золушки

            полою расшитой,

            мимо

                      намозолившей

            глаза им нищетой.

            «Фи!

                  какая бедная,

            Пфуй!

                      какая бледная,

            Тьфу!

                     какая нищая.

            Конечно,

                        раса низшая.

            Тоже ходят,

                               разные,

            в оспе,

                         в тифу…

            Наверное,

                             заразная!

            Фи!

                    Пфуй!

                              Тьфу!!»

Мордой соболя злится мех,

туфли ящерицами скользят…

Губы мачехины у всех,

злые мачехины глаза.

Глава шестая

А в витрине проливной, где батистом плещет,

зашуршали, замечтали, зашептались вещи.

Молоточком динькая, анкером затикав,

часики с будильником секретничают тихо.

Будто в детском чтении, перед пудрой робкой

снял флакон с почтением радужную пробку.

Вещи стали множиться, побежали ножницы,

лента шелка выползла и свилась в венок.

Стали реять запахи, стали прыгать запонки,

сросшеюся двойней подковылял бинокль.

Первым в этой публике было слово: туфельки.

— Видите ли Золушку там, у окна?

Пусть она без устали и возится с помоями —

красивая, по-моему, и славная она!..

— Да,

             да,

я это заметила! —

туфельке ответила

пахучая вода.

— Вы подумайте, сестры, —

сказал туалет, —

ведь на Золушке

                            просто

ничего из нас нет!

— Это ясно,

                        дорогие,

мы ж такие

                      дорогие!

Как за нас платят? —

удивилось платье.

— Я вот сто́ю,

                       например,

двести сорок долларов!

— Да, — сказала парфюмерия, —

это

      очень

                дорого.

Туфля охнула всей грудью:

— Ох,

          быть может,

никогда у нас не будет

Золушкиных ножек…

Стеклянное озеро —

            циферблат, —

часики Мозера

            затикали в лад:

— Хорошо бы так это

часовой пружинкой

перетики-такиваться

с Золушкиной жилкой!

По корсет, шнуровку скривив,

заявил:

            — Я к худым не привык;

мне нужна пошире,

            а эта — худа,

не в теле и не в жире,

            куда, куда!

Вещи все,

            услышав это,

отвернулись от корсета.

Мы еще докажем, —

зашуршала шаль, —

не видать под сажей,

как она хороша!

И самое лучшее

            банное мыло

обложку раскрыло

            и заявило:

— А если

                 я еще

смою сажицу, —

самой сияющей

она вам покажется.

Рисунок суживая,

заговорило кружево.

Стали в круг

                     юнцы-флаконы