Фантастические поэмы и сказки - [27]

Шрифт
Интервал

            раненый друг,
     разведчик лыжного батальона,
           Чувствуешь?
                   Я —
              это ты,
твоими друзьями продленный
         до полного мира,
         до крайней мечты,
               до века,
        где счастьем,
          как снегом,
      засыпаны все рубежи.
        Я жив — это значит:
              ты жив.
       Я сделал мотор —
          это значит:
        тобою он начат.
Прошу, передай остальным:
        их жизни останутся,
      их руки дотянутся
               к нам.
 Им солнце достанется.
          И мы —
     в обновленные дни
   прошедшие дальше,
   прожившие дольше, —
             они.
             Коммуна
      любимых не забывает.
          И вот как бывает,
      как чудится молодым и седым:
       когда на бесчисленной сессии
в пятидесятитысячном зале Советов сидим,
        чувствуется: в каком-то ряду —
              у всех на виду —
          депутат Маяковский
мандат подымает в две тысячи первом году.
               Ощущаются в зале
и Горький, и Свердлов, и Фрунзе, и Киров,
             и все,
     кто свои бесконечные жизни
         с коммунизмом связали.
            Имена Пионеров
          планета запомнила.
Будут школьники вечно в читальнях
           страницы листать…
                  Имя
            подняло зал
           и заполнило:
             «Ленин!»
       Всем поколениям —
               встать!
              Там и ты
           в сорок первом ряду,
          безусый и русый,
прикрываешь рукой забинтованной
             Золотую Звезду…
                    Дед
раскрыл комсомольский билет.
      Сверху — два ордена.
            Снизу — фото.
     Кого-то напоминает лицо,
              видели где-то.
И вдруг начинает лицо молодеть,
          юнеют губы у Деда.
         В квадратике сером
            юность видна.
      И лоб, как на снимке,
           и улыбка — одна.
Лишь брови на карточке тоньше.
              Да это же Дед!
                   Да он же!
       Он должен дожить и дожил
           до самых сияющих лет
и смотрит на свой комсомольский билет,
               целует близких и ближних
                     седой-молодой
              разведчик и лыжник
         и открыватель Звезды Золотой!
            О, как много людей!
            Кто в тихой беседе,
                     кто в думе.
Будто никто и не умер за это столетье!
              Улыбку в усы
         запрятал Кашен.
          На руку Тельмана
с рубцами фашистских наручников
               ладонь положил
        товарищ Хосе Диас.
            Тут среди нас,
  иероглиф листовки читая,
          за столом Китая
       задумчив товарищ Чжу-дэ[9],
                Так везде!
 Во всей земношарой Отчизне.
                   Живы!
                  С нами —
                 навек —
     люди, отдавшие жизни
    за коммунистический век!
                  И вновь,
заменив небылицы видений и снов,
                  стены
начали снова сиять газосветные,
и задвигались улицы разноцветные,
замелькало знакомое множество
                  лиц.
          И люди увидели
                наяву
             Столицу столиц
Пяти Частей Нового Света —
    просторную и удивительную
                   Москву.
Багряный лоскут Кремлевского знамени
           выглажен ветром.
Рубиносозвездие светится.
Глазами они поднялись по лестницам,
          и вплыл в миллионы
           квартир новогодних
    светлый Георгиевский зал.
          Там тоже Елка
               сегодня.
  И каждая ветка держит в руке
       игрушек веселый пакет
и смотрится в светлозеркальный паркет.
              И вдруг
распахнулись все бывшие царские двери,
          детям в открытую даль
      весь в тонких фонтанах
        раскрылся Версаль,
  зеркальные двери с гербами
распахнул Букингемский дворец,
богдыхана — эмаль с черепицей —
         чертог и индийские пагоды,
        сложенные из множества ног.
               И вбежали ребята —
     тысячи тысяч русых, и черных,
             и темно-каштановых,
                в бантиках кос,
и тысячи тысяч вихрастых и стриженых,
и звездное небо мальчишеских глаз,
 не видевших ни подвала, ни хижины! —
        И их в хороводе стали вертеть
              Аленушки,
         Красавицы Спящие
          и Сандрильонушки,
      и в новых сапожках
          сказочный Кот
   под ручку с пушкинской белкой…
           Ребята, сюда!
               Шире круг!
Будем следить за тоненькой стрелкой,
            за той,
           золотой,
    начинавшей и Сорок Первый
   тем же звоном и той же чертой…
      Осталась только одна
             секунда
      до Нового Века!
      Так выпьем до дна
              за них,
    бессонных в трудах,
 бессменных в походах,
за наших любимых и родных —
            людей
Сорок Первого Года!
И в комнате из елки выросла
       башня с часами,
      ставшая сказкою,
    выросла Спасская
         башня с часами,
      башня та самая.
        Звон часов
Двадцать Первого Века!
             Он —
отошедшего века наследье.
            Дан
нераздельной семье человека
          сын
      героического столетья.
  Еще не отзвонило двенадцать,
  как весело дети в залу вошли:
          — Де́да, а де́да!
          Чего мы нашли!
            Варя и я,
       Олег и Володя!

Еще от автора Семён Исаакович Кирсанов
Эти летние дожди...

«Про Кирсанова была такая эпиграмма: „У Кирсанова три качества: трюкачество, трюкачество и еще раз трюкачество“. Эпиграмма хлесткая и частично правильная, но в ней забывается и четвертое качество Кирсанова — его несомненная талантливость. Его поиски стихотворной формы, ассонансные способы рифмовки были впоследствии развиты поэтами, пришедшими в 50-60-е, а затем и другими поэтами, помоложе. Поэтика Кирсанова циркового происхождения — это вольтижировка, жонгляж, фейерверк; Он называл себя „садовником садов языка“ и „циркачом стиха“.


Гражданская лирика и поэмы

В третий том Собрания сочинений Семена Кирсанова вошли его гражданские лирические стихи и поэмы, написанные в 1923–1970 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.


Искания

«Мое неизбранное» – могла бы называться эта книга. Но если бы она так называлась – это объясняло бы только судьбу собранных в ней вещей. И верно: публикуемые здесь стихотворения и поэмы либо изданы были один раз, либо печатаются впервые, хотя написаны давно. Почему? Да главным образом потому, что меня всегда увлекало желание быть на гребне событий, и пропуск в «избранное» получали вещи, которые мне казались наиболее своевременными. Но часто и потому, что поиски нового слова в поэзии считались в некие годы не к лицу поэту.


Лирические произведения

В первый том собрания сочинений старейшего советского поэта С. И. Кирсанова вошли его лирические произведения — стихотворения и поэмы, — написанные в 1923–1972 годах.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые расположены в хронологическом порядке.Для настоящего издания автор заново просмотрел тексты своих произведений.Тому предпослана вступительная статья о поэзии Семена Кирсанова, написанная литературоведом И. Гринбергом.


Последний современник

Фантастическая поэма «Последний современник» Семена Кирсанова написана в 1928-1929 гг. и была издана лишь единожды – в 1930 году. Обложка А. Родченко.https://ruslit.traumlibrary.net.


Поэтические поиски и произведения последних лет

В четвертый том Собрания сочинений Семена Кирсанова (1906–1972) вошли его ранние стихи, а также произведения, написанные в последние годы жизни поэта.Том состоит из стихотворных циклов и поэм, которые следуют в хронологическом порядке.