Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли - [25]

Салауддин пил чай и молчал. Вообще-то он и сам думал так, но согласиться с чужаком ему мешала гордость и горская честь.

Потом пришелец улетал.

Салауддин уходил в дом, ложился рядом со спокойно дышащей женой и долго лежал, раздумывая над тем, что дает людям свобода, почему они отвергают старые обязательства и долги, чтобы обязательно повесить себе на шею новые, и куда более тяжкие.

6

В первых числах августа приехал двоюродный брат Салауддина Шахрат.

Они обнялись и поцеловались, хотя двоюродный брат Салауддина недолюбливал и не мог простить ему жизни в России. Он был сильно верующим и мечтал о шариатской республике от Каспийского до Черного моря, а ставропольского и краснодарского казачества вообще не признавал и считал их захватчиками, загнавшими свободных нохчей и вайнахов в горы к бедным саклям и козьему сыру. Что касается русских, то Шахрат их ненавидел, начиная с царя и генерала Ермолова. Шамиля он считал несчастным пленником, который своим пленом дал многострадальному Кавказу мир, хотя, по мнению Шахрата, лучше бы этого мира не было, и лучше смерть за ваххабизм и шариат, чем жизнь в одном городе с русскими. Даже непонятно было, как он с такими взглядами благополучно доехал до Ленинского района Царицынской области, но еще непонятнее было то, что в молодости Шахрат Закраев был комсомольцем и даже возглавлял райком ВЛКСМ в Урус-Мартановском районе бывшей Чечни, а ныне свободной Республики Ичкерия.

— Хорошо живешь, — сказал Шахрат, умело выдавливая темными пальцами из почетного бараньего черепа, который еще дымился, белые глаза. — Устроился не хуже Хасбулатова, хоть тот и не в пример богаче тебя. Где дети?

И сразу было ясно, что спрашивает он не о бегающих по двору девочках, а о сыновьях, которые так и не приехали в Чечню, чтобы сложить свои головы за Аллаха и шариат.

— У Самеда в Москве, — неохотно сказал Салауддин и, чтобы Шахрат понял правильно, пояснил: — Экономистами будут!

— Это хорошо, — сказал Шахрат. — Независимой шариатской республике нужно много денег. Я доложу.

Он облизал пальцы, вытер их о полотенце, которое терпеливо держала Эльза, и кивнул в знак того, что она может уйти.

— Твой отец, — сказал он. — Я знаю, ты давно не видел его. Но он стар и он плох, Салауддин. Ты не поехал жить в горы, тебе больше понравилось жить в России, рядом с этими хамами и алкоголиками. Отец не осуждает тебя. Но он болен, и он хочет попрощаться.

7

— Не езди, — попросила Эльза. — Не езди, Салауддин. Опасно ведь, посмотри телевизор — каждый день стреляют. Девочки еще маленькие, не езди, Салауддин.

И смотрела сухими скорбными глазами так, словно не на кухне они сидели, а стояла Эльза у маленькой свежей могилки, над которой уже устанавливали громыхающий железный памятник с полумесяцем наверху.

— Видно будет, — сказал Салауддин, и Эльза по непреклонности тона мужа поняла, что поедет он обязательно. Да и как не поехать, если отец наказал? Уж если Салауддину уже под пятьдесят, то отец его, Шакро, вторую половину восьмого десятка разменял. Если ему захотелось увидеть сына, с которым он последние годы обменивался только коротенькими, написанными корявым почерком письмами, то это его, отцовское право, которое ее Салауддин никогда не посмеет нарушить, пусть все горы превратятся в Ад, пусть идти придется по бритве моста Сират — все равно Салауддин поедет и пройдет по этой бритве, как бы ему ни мешали. Такие уж они были, Баймировы!

Эльза вздохнула и, оставив мужа наедине с его мрачными мыслями, пошла на двор, где нетерпеливо гоготали гуси и трясли своими гребнями индоутки.

Заботы не отменяют вечерних чаепитий, а тут еще и Шахрат уехал в Царицын по своим или дудаевским делам, ведь приехал он с диаспорой разговаривать как личный представитель Дудаева, и это значило, что ему было о чем говорить. Живущие в области чабаны родственников принимали охотно, знали, что несладко в горах, особенно если там сплошные зачистки идут, а вот в финансовом плане борцам за независимость помогать не желали, да и детей своих на войну старались не отдавать. Туда ведь и с Царицынской области федералы призывников отправляли, возьмет ребенок в руки автомат, как потом соседу в глаза смотреть, у которого цинковый гроб и плач на всю улицу?

Вечером Салауддин Баймиров еще только заваривал чай, а пришелец уже топтался у крыльца. На что Салауддин был озабоченным, но пришелец казался еще более хмурым. Заботы у него были, большие заботы, хотя, казалось бы, какие заботы могут быть у порхающей в небесах птички, у ангела небесного, который если кому и подчиняется, то никак не меньше чем Джабраилу или Мусе.

— Поедешь? — после первого бокала чая спросил зеленокожий.

Теперь он смотрел на Салауддина с какой-то надеждой, глаза у него, и без того бездонные, совсем темными стали, а маленького плоского носа и видно не было.

— Конечно, поеду, — сказал Салауддин, хотя еще утром пришел к противоположному выводу и никуда не собирался. Но одно дело — решить что-то для себя, и совсем другое — показать чужаку, что ни во что свой сыновний долг не ставишь.

— Это хорошо, — удовлетворенно сказал пришелец. — Это очень хорошо. Поможешь?