Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин - [54]

Тьма стала совсем непроницаемой. Я повернулся и попытался на ощупь вернуться в неф, но вместо этого почему–то попал в маленькую часовню. Я слепо шарил руками по стенам, пытаясь отыскать дверь, но всё вокруг меня принадлежало миру мёртвых. Неожиданно я наткнулся на холодную статую спящего рыцаря. Ноги его были скрещены, рядом лежал сломанный меч. Он лежал в благородном покое, а я продолжал жить в постыдной суете. В темноте я отыскал его левую руку и на одном из пальцев нащупал знакомое кольцо. Это был один из моих предков; я оказался в фамильном склепе собственного рода.

— Если кто–то из усопших ходит сейчас где–то рядом, — громко воззвал я, — умоляю вас, сжальтесь надо мною! Как это ни печально, я ещё жив. Пусть какая–нибудь умершая женщина утешит меня, ведь я странник в земле смерти и не вижу света!

Вдруг в темноте я почувствовал на губах тёплый поцелуй. «Как сладки поцелуи мёртвых!» — сказал я себе и решил, что ни за что не стану бояться.

Тут же из мрака протянулась чья–то могучая рука и на мгновение крепко и нежно сжала мои пальцы. «Пусть завеса, разделяющая нас, темнее ночи, — подумал я, — но она совсем тонкая».

Вытянув руки, я сделал несколько шагов и с размаху налетел на тяжёлый камень, загораживающий вход в усыпальницу. Помотав ушибленной головой, я неожиданно увидел, что на нём тусклым багровым огнём пламенеет тот самый знак. Нащупав грубое железное кольцо, вделанное в камень, я подумал, что ни за что не смогу сдвинуть с места эту громадную плиту, но неожиданно передо мной распахнулась дверь давешней хижины, и я, бледный и измученный, без слов рухнул на кровать, подле которой сидела всё та же величавая старуха. Она снова запела.

Вот на утёсе ты стоишь,

Внизу стихия злая,

Прыжок — и в бездну ты летишь,

От страха замирая.

Но тут же тает жуткий сон,

При свете дня не страшен он.

Вот так же, бледный и немой,

Сойдёшь ты в смерти тень,

Но ждёт тебя не мрак глухой,

А светлый, новый день.

Проснёшься ты средь лиц родных,

В объятьях любящих, живых.

Помолчав, она запела ещё раз:

Мы от радости плачем и плачем от боли:

Что б там ни было, слёзы всё время одни.

Стонем мы от любви и стенаем в неволе:

Вздохи — вздохи и есть, неизменны они.

Есть восторг в окончаньи борьбы многолетней,

И предсмертные стоны не все тяжелы,

Бьётся пылкая жизнь в содроганьях последних,

Побеждая отчаянье призрачной мглы.

И когда человек на земле умирает,

Бледный лик его, в свете иного луча,

Словно в зеркале мутном, на миг отражает

То сиянье, что бренным незримо очам.

Я закрыл глаза и провалился в бездонный, беззвучный сон. Долго ли я спал, не знаю, но проснувшись, увидел, что хозяйка сидит не на прежнем месте, а между мною и четвёртой дверью, — должно быть, для того, чтобы я не мог туда зайти. Я мигом соскочил с кровати, ловко обогнул старуху, подскочил к двери и, мгновенно открыв её, ринулся в проём.

— Не ходи туда, сынок! Не ходи туда! — горестно закричала мне вслед несчастная женщина, но было уже поздно.

Что было дальше, я не знаю. Очнувшись, я не помнил абсолютно ничего. Я лежал на полу хижины; голова моя покоилась на коленях склонившейся надо мной старухи, а она плакала и обеими руками гладила меня по голове, разговаривая со мной, как мать разговаривает со своим малышом, когда он заболел, заснул или умер. Но как только я приоткрыл глаза и увидел её, она улыбнулась мне сквозь слёзы; её морщинистое лицо и юные глаза улыбались мне, пока весь её лик не заискрился нежной радостью. Она бережно омыла мне лицо и руки какой–то прозрачной ледяной жидкостью, от которой слегка пахло влажной землей, и я тут же почувствовал, что могу сесть. Старуха поднялась и принесла мне немного еды. Когда я насытился, она села напротив меня и заговорила.

— Вот что, дитя моё, — сказала она. — Ты должен немедленно уйти.

— Уйти от вас?! — запротестовал я. — Но мне с вами так хорошо! Мне ещё никогда не было так хорошо!

— И тем не менее, тебе придётся уйти, — печально повторила она. — Прислушайся–ка на минутку. Слышишь что–нибудь?

— Да. Как будто неподалёку плещутся и шумят могучие волны.

— Значит, слышишь?.. Так вот. Мне пришлось пройти через ту дверь, Дверь безвременья (она указала на неё рукой и содрогнулась), чтобы отыскать тебя. Не последуй я за тобой, ты уже никогда не вернулся бы сюда. Но из–за того, что я вошла в неё, воды вскоре подступят к самому моему дому; они так и будут течь, так и будут прибывать и подыматься, пока наконец не встанут над моей крышей великой прозрачной твердью. Пока у меня в очаге горит огонь, внутрь они не проникнут. Поленьев мне хватит ещё на долгие годы, а через год вода снова вернётся в свои берега, и всё будет так же, как и до твоего появления… Уже сто лет прошло с тех пор, как меня хоронили последний раз, — добавила она и улыбнулась сквозь слёзы.

— Просите, простите меня! — вскричал я. — Как мог я навлечь на вас такое зло? Ведь вы были так добры ко мне и так щедро наделили моё сердце чудными, дивными дарами!

— Не терзай себя, — откликнулась она. — Ничего страшного со мною не случится. А ты, я знаю, ещё вернёшься ко мне. Но я прошу тебя, сынок, ради меня, крепко–накрепко запомнить то, что я сейчас скажу тебе. Какая бы скорбь ни постигла тебя, какой бы безутешной и непоправимой она тебе ни казалась, не забывай, что в одной далёкой хижине сидит ветхая старуха с молодыми глазами, — тут она улыбнулась, — и хотя ей не всегда позволено говорить тебе об этом, эта старуха знает о твоём горе нечто такое, что вполне утешило и примирило бы тебя с ним даже в самые горькие и страшные минуты… А теперь ступай.