Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин - [41]

Глава 14

…Я с наслажденьем осмотрю твой дом.

Но где же то, чего принцесса жаждет,

Где изваянье матери её?

У. Шекспир. Зимняя сказка

Странно, но до сих пор я ни разу не слышал в волшебном дворце никакой музыки. Несомненно, она здесь была; это слух мой был пока слишком грубым, чтобы воспринять воздействие таинственных колебаний, рождающих звуки. Иногда по едва уловимым движениям фигур, мимолётно выступавшим из воздуха и ускользавшим в пустоту, мне чудилось, что они повинуются некой мелодии. Несколько раз я на мгновение воображал, что слышу чудные переливы, доносящиеся неизвестно откуда, но они моментально затихали, и я вновь начинал сомневаться, что воистину слышал их собственными ушами. И всё равно, даже эти неявные звуки позволяли себе странные вольности, то вызывая у меня внезапные потоки рыданий, которых я ничуть не стыдился, то повергая меня в невыразимый, зачарованный восторг, который так же неожиданно проходил, оставляя меня обессиленным и вселяя в меня новую жажду.

Как–то вечером, дней через пять после того, как я очутился во дворце, я бесцельно бродил по освещённым галереям и переходам, пока, войдя в очередную дверь, тут же захлопнувшуюся у меня за спиной, не оказался в ещё одном просторном зале. В приглушённом рубиновом свете я разглядел чёрные колонны, выступавшие из стен белого мрамора. Они вздымались высоко вверх и, распускаясь в многочисленные арки, поддерживали купол, выточенный из такого же мрамора, что и стены. На его белоснежном фоне чёрные арки переплетались в сложный, изящный узор, похожий на прожилки кленового листа. Пол был абсолютно чёрный. На каждой стороне зала между парными колоннами виднелись ниши, скрытые от глаз тёмно–красными занавесями плотного шёлка, ниспадающего тяжёлыми, роскошными складками. За занавесями горели яркие светильники (они–то и наполняли зал багровым сиянием), а в воздухе висел необычный, сладкий аромат.

Не успел я войти, как мною овладело знакомое вдохновение, и я почувствовал неудержимое желание петь. Вернее, ощущение было такое, словно кто–то запел песню в моей душе, и песня эта рвалась наружу, просилась на уста, жаждала воплотиться в моём дыхании. Но я молчал. Багряный свет, пряное благоухание и непонятные внутренние ощущения словно одурманили меня. В дальнем конце зала я увидел большое пурпурное кресло, похожее на царский трон, а рядом — стол белого мрамора. Я подошёл к креслу, опустился в него, и перед моими сомкнутыми глазами один за другим начали вспыхивать образы невиданной, умопомрачительной красоты, увлекая меня за собой своей длинной, многообразной чередой.

Я пришёл в себя лишь через несколько часов. Красное свечение поблекло и угасло, и мягкое, прохладное дуновение овевало мне лоб и щёки. Кое–как поднявшись, я неверными шагами побрёл к выходу и лишь с большим трудом отыскал дорогу к себе в спальню. Невольное, слабое воспоминание шевельнулось во мне, и я подумал, что до сих пор переживал нечто подобное лишь раз, в мраморной пещере, перед тем, как отыскал спящую статую.

После этого я приходил в тот зал каждое утро и там то снова опускался в кресло, погружаясь в сладкие грёзы, то бродил туда–сюда, меряя шагами чёрный пол. Порой в эти минуты я разыгрывал внутри себя целую драму, сознательно вступая в какую–нибудь героическую легенду, а иногда отваживался запеть, хотя при этом всегда ощущал робкий, безотчётный страх.

И всякий раз меня ошеломляла красота собственного голоса, когда он раздавался под дворцовыми сводами или, вернее, змеистыми, звучными волнами взбирался по стенам к куполу великолепного зала. В моём сознании сами собой складывались дивные поэмы, звучащие в такт собственной мелодии и не требующие музыки для обретения полноты и завершённости. Но когда они умолкали и в моей груди снова возникало желание петь, мне неизменно чудилось, что я слышу звуки далёкого многолюдного бала и это его неслышная музыка, диктующая танцу плавный ритм, распускается во мне бутонами стихов и песен. Ещё я думал, что стоит мне разглядеть этот танец, и его сложная гармония — являющаяся не только в том, как движения одного танцора соотносятся с движениями другого, но и в том, как каждый из танцующих повинуется мелодичной, гибкой силе, управляющей их общим, послушным целым, — поможет мне понять ту музыку, на волнах которой колышутся и плывут их стройные ряды.

Однажды вечером, когда я снова ощутил этот незримый танец, взгляд мой упал на одну из тёмно–красных занавесей. А что если заглянуть за неё? Вдруг за пурпурным великолепием скрывается новое волшебство, которое поможет мне хоть немного проникнуть в непостижимую, дразнящую меня тайну? Надежды мои оказались совсем не напрасными. Приблизившись к одной из занавесей, я приподнял её и, осторожно заглянув внутрь, увидел огромный рубиновый шар–светильник, подвешенный в середине ещё одного зала. Большим ли был этот зал, понять было трудно, потому что его стены и сводчатый потолок были полностью высечены из чёрного мрамора. Купол поддерживали такие же колонны, расходившиеся вверху арками, только здесь и колонны, и арки были тёмно–красного цвета. Но мой восхищённый взгляд остановился вовсе не на них. Передо мной оказалось целое море белых мраморных статуй самых причудливых форм, застывших в самых разных позах. Все они стояли на чёрных пьедесталах под багряным свечением гигантского светильника, вокруг которого золотом поблёскивали чёткие, большие буквы, складывающиеся в два слова: