Фанфарон - [12]

– Прошу, – говорит, – дядюшка и тетушка, почтить мою жену таким же родственным расположением, которым и я всегда пользовался от вас.

Она тоже просит полюбить.

Мы говорим, что это наша обязанность.

– Не скучаете ли вы, – говорю, – сударыня, в деревне, в наших местах?

– Нет-с, – говорит, – с мужем и детьми зачем же скучать?

– А дети ваши велики? – спрашивает жена моя.

– Старшему, – говорит, – два года, а младшему шесть месяцев.

– Сами кормите?

– Нет, – говорит, – первого я сама кормила, но потом была больна, и второго доктор мне запретил; так это мне грустно!

– Вот, – говорит (вмешался уж это племянник), – тетушка и дяденька, побраните для первого знакомства вашу племянницу, – хандрит часто: что немного не по себе, а она уж бог знает что воображает, никак и ничем себя не хочет порассеять.

Я посмотрел, знаете, на нее: цвет лица, кажется бы, бледный, а между тем румянец, как два врезанные розовые листа, играет. «Ну, пожалуй, думаю, судя по этому, есть от чего и похандрить»; однако не выказал этого, а, напротив, еще говорю:

– Нехорошо, – говорю, – молодой даме о болезни думать.

– Нет, – говорит, – дядюшка, я не думаю, а, ей-богу, говорит, иногда себя очень нехорошо чувствую.

И так далее беседуем. Но так как они, хоть и не первый год женаты, а для нас все еще будто молодые, и потому я затеял для них обедец, кое-кого из знакомых позвал. Съехались те. Вижу, мой Дмитрий Никитич себя держит свысока. Что-то насчет стола заговорили, и он тотчас же нам начал рассказывать: какой нынче должен быть порядочный, как он выразился, стол, перечислил названия кушаньям – все иностранные, так что мы, его слушающие, этаких и не слыхивали, и все это, знаете, очень подробно – точно сам повар! Потом об экипажах коснулся разговор. Он стал доказывать, что если уж покупать экипажи, так никак не менее восьмисот рублей серебром, потому что такой экипаж будет гораздо выгоднее дешевого, прослуживши десять – пятнадцать лет без починки, и вслед за этим начал смеяться над некоторыми нашими помещиками, которые собирают экипажцы дома, хозяйственно.

– Кто, – говорю я ему на это, – Дмитрий Никитич, не знает, что коляска в восемьсот рублей серебром лучше, чем дома собранная в двести рублей ассигнациями; да ведь всякой по одежке протягивает ножки; надобно наперед, чтобы восемьсот-то рублей в кармане были.

– О дядюшка, что это за вздор! Велики деньги восемьсот рублей!

Словом, я вижу, что он немного корчит из себя барича; к супруге своей в то же время очень внимателен, беспрестанно, знаете, обращается к ней на французском языке. Она ему также отвечает по-французски. Я-то не понимаю, а только жена мне после сказывала, что она это, как называется, произносит совершенно как француженка. Далее потом вышли как-то и мы, и гости все наши в залу. Он, увидевши тут фортепьяно, вдруг говорит моей жене:

– Так как я знаю, тетушка, что вы любительница музыки, так не угодно ли вам заставить жену мою сыграть что-нибудь; она, – говорит, – концерты давала.

Супруга моя, конечно, начала просить. Она было сначала отнекивалась, говорит, что давно не играла; однако упросили. Села и сыграла штучки две хорошо, очень хорошо и бойко, и с чувством; потом романс сыграла, а он спел. Я и понял, что он хочет пыль в глаза пустить образованием, знаете, своей супруги; ну, и это еще ничего – извинительно. При расставанье я говорю, что я и жена на следующей неделе постараемся им заплатить визит.

– Нет, – говорит, – дядюшка, не извольте вы беспокоить ни себя, ни тетушку, потому что у меня теперь хаос; все ломается и переделывается. Я буду вас просить, когда все это приведется в порядок, и тогда надеюсь, что в состоянии буду принять вас прилично.

– Как хочешь, – говорю, – нам все равно, но что же такое ты переделываешь: дом, что ли?

– Все, – говорит, – дядюшка: всю усадьбу поднимаю с подошвы.

– Ну, доброе дело; только не спешил бы, а исподволь бы все устроивал; это будет и дешевле и прочнее.

– Нет, – говорит, – дядюшка, я не такого характера: я люблю, чтобы у меня все кипело.

И в самом деле, видно, у него закипело. Люди беспрестанно ездят в город, то материалов закупить, то мастеровых нанять. К нам заходят тоже, спрашиваю их:

– Барин, – я говорю, – видно, при деньгах?

– При деньгах-с, – отвечают мне.

Слава богу, думаю; радуюсь. Наконец, он и сам является и, только что поздоровался, сейчас же подводит меня к окну.

– Не угодно ли, – говорит, – дядюшка, взглянуть на новокупок моих.

Гляжу. Стоит новомодная коляска и щегольских четверня вороных лошадей.

– Недурны кони? – спрашивает.

– Да, – говорю, – у кого же ты это купил?

– У Архипова-с, – говорит.

Я невольно, знаете, пожал плечами. У Архипова точно, надобно сказать, отличный конский завод, но дело в том, что у него, как я знаю, меньше трехсот серебром лошади нет.

– Что же, – говорю, – Дмитрий Никитич, ты платил за них?

– Вздор, – говорит, – дядюшка, просто шаль, – полторы тысячи целковых за четверку.

– Деньги хорошие, – говорю, – и полторы тысячи целковых не очень дешево.

– Помилуйте, дядюшка, – возражает он мне, – да вы рассудите: лошади все кровные, одна другой вершком ни выше, ни ниже, масть в масть; а как съезжены, вы посмотрели бы! Мне вчера только привели их, сегодня я заложил и поехал. Поверьте мне, говорит, дядюшка, я кавалерист и в лошадях знаток; стоит мне только эту четверку в Москву свести, я за нее меньше четырех тысяч серебром не возьму.