Фандом - [39]

Другой отступает, склонив голову.

Я иду по коридору за добрым гемом, трясущимися пальцами застёгиваю по дороге молнию на комбинезоне, а по щекам льются слёзы.

– Ну как ты? – спрашивает охранник тихим добрым голосом. – Обошлось?

– Да, – с трудом ворочая языком, отвечаю я. Хочу сказать, какой он удивительный, волшебный и чудесный, хочу обнять его за шею и тысячу раз крикнуть, как я ему благодарна. Но выговорить получается только бледное «спасибо».

В комнату для досмотров, откуда меня забрали, я вхожу уже в застёгнутом комбинезоне, с совершенно сухими щеками и глазами. Нейт с ужасом бросает на меня короткий взгляд, и я незаметно киваю ему, словно говоря: «Всё в норме, я вернулась».

Нас выводят на улицу, на покрытый бетоном двор. Кое-где на серой поверхности видна ярко-жёлтая разметка, а над высокой каменной стеной вьётся колючая проволока. Небо сегодня тоже серое, но огромное, бесконечное, как до́ма. Свежий воздух с Полей приносит ароматы роз и древесной коры, напоминая о каникулах в Озёрном краю. Я вздыхаю с неимоверным облегчением.

Припаркованные у стены автобусы поджидают дефов, сияя окошками в лучах заходящего солнца. Вместе с Саскьей мы подходим к ржавому автобусу у остановки 753. От запаха хлорки, которым пропитались сиденья, меня снова подташнивает.

– Этот довезёт нас до поместья, – шепчет Саскья, когда мы взбираемся по ступенькам в салон.

Водитель явно деф, но на переднем сиденье устроились два вооружённых охранника-гема. Меня вновь охватывает паника; мышцы будто скручиваются в тугие кольца, как змеи перед броском. Однако охранники на нас даже не смотрят. Мы с Нейтом проходим в конец салона и садимся рядом. Сиденье жёсткое и неудобное, от едкого запаха хлорки слезятся глаза, а при мысли о том, что мы вот-вот уедем от пункта дезинфекции и от усатого охранника со стальными глазами, у меня вздрагивает нижняя губа, как у капризной двухлетки.

Нейт озабоченно смотрит мне в лицо.

– Господи, сестрёнка, да что они с тобой там сделали?

– Ничего, – коротко отвечаю я. – Тот охранник с васильковыми глазами – помнишь его? – он меня спас.

Нейт потрясённо ахает:

– Всё происходит, как говорила Бабба! Сюжет разворачивается и тянет нас за собой.

– Это уже не просто сюжет, – шепчу я в ответ. – Несчастные дефы… Мы читали книгу, смотрели фильм, но сейчас всё по-настоящему, здесь очень страшно! – говорю я, безуспешно пытаясь проглотить колючий ком в горле.

Через полчаса автобус целиком наполняется дефами. Водитель запускает мотор, огромные металлические ворота раздвигаются, и мы выезжаем в Поля. В мир гемов.

Мы будто попали в Диснейленд – всё вокруг такое красивое, разноцветное. Там, где живут гемы, солнце светит ярче, птицы поют громче. Куда ни глянь – всюду зелено: трава, деревья, живые изгороди. Тут и там виднеются белые соцветия тысячелистника, розовые головки клевера, в кустиках ежевики мелькают тёмные ягоды. Я выросла в зелёном пригороде Лондона, привыкла к цветам и ухоженным лужайкам. Как я соскучилась по этой красоте всего за два дня!

Автобус с дефами пылит по дороге, бесцеремонно лязгая и поскрипывая. Пассажиры дремлют. Даже Нейт опустил голову мне на плечо и уснул, а я смотрю на его лицо. Обычно Нейт очень похож на папу, такой же весёлый, полный жизни, светлые волосы торчат во все стороны, как будто он засунул пальцы в розетку. Но сейчас, спящим, Нейт больше похож на маму – у неё такая же мягкая складочка у рта. Внутри у меня всё сжимается, а в горле снова растёт ком. Я очень соскучилась по родителям! Рядом с ними всегда так хорошо, так спокойно.

Под ритмичные поскрипывания автобуса засыпаю и я. Мне снится сон: сиденье превратилось во что-то мягкое, похожее на перину. Я силюсь открыть глаза. Стена в полутёмной комнате видна то ясно, то будто в тумане. Рядом со мной человек, его рука сжимает мою ладонь. Пахнет лекарствами, как в больнице или у зубного, и ещё пахнет кофе и табаком – как иногда от папы. Он сжимает мою руку и говорит:

«Просыпайся, Виола, просыпайся! Пожалуйста, дорогая моя девочка, открой глаза!»

Но его силуэт расплывается и пропадает в тумане.

Теперь я вижу Розу. Она стоит на эшафоте с верёвкой на шее. Над толпой звенит её голос: «Я люблю тебя!»

Ветер отбрасывает волосы с лица девушки, и я вижу, что это не Роза. Это я. Палач нажимает на рычаг, и люк с треском распахивается. Моё тело виснет на верёвке, а ноги выписывают немыслимые пируэты в поисках твёрдой опоры.

Голос Баббы напоминает мне: «История похожа на жизненный путь человека, Виола. Наш мир отпустит тебя, как только ты завершишь свой путь. Пройдёшь историю от рождения до смерти».

Однако этот мир не торопится меня отпускать. Из груди вырываются остатки воздуха, стены Колизея тают в тумане, вопли толпы растворяются вдали. И всё же мир не отпускает меня.

– Виола, проснись! – будит меня Нейт.

Я пытаюсь дышать как можно глубже, но во сне кто-то будто потоптался по моей груди, здорово уменьшив лёгкие. Странно зудит кожа – везде, и невозможно понять, жарко мне, холодно или меня поколотили во сне до синяков. Я слышу собственные всхлипы, а по щекам текут слёзы.

– Не плачь, – утешает меня Нейт. – Смотри, поместье Харперов. Мы приехали.