Фанатка - [34]

Росси спросила себя, как ощущается лезвие кинжала, когда входит в сердце. Не в фигуральном смысле — это-то она знала: в буквальном. Есть ли разница? Это больнее, или, наоборот, боль чувствуется меньше? Опять же кровь течет. И все заканчивается гораздо быстрей. А это несомненный плюс.

Поддавшись гипнотическому ритму мигающих огней — красный-синий-красный-синий, — она задумалась над следующим вопросом: что натворил этот сукин сын, если нарвался на то, что огреб.

Росси не стремилась переложить вину на жертву преступления, но ведь в самом деле мало кто из убитых совсем уж ни в чем не виноват. Очень многие заслуживают то самое, что получают. А некоторые заслуживают худшего — и преспокойно себе живут, свободные и довольные жизнью.

Насчет жертв преступления Росси немало могла бы рассказать.

А может быть, она просто слишком давно работала в полиции, видела слишком много трупов.

«Как долго?» — вот реальный вопрос, требующий настоящего ответа.

Как долго Холливелл тут лежит? Часа два-три, не меньше. Пока соседка, гулявшая с собакой, не обратила внимание, что дверь в его доме нараспашку.

Как долго убийца планировал свое преступление? Или он вовсе ничего не планировал, а случайно забрался в дом — и Холливеллу не повезло, его линия жизни оказалась слишком короткой?

Как долго еще убийце гулять на свободе?

Ответов так сразу не найдешь.

Росси тяжело поднялась с коленей. Честно говоря, больше всего ее волновал вопрос совсем иного толка: как долго осталось терпеть, прежде чем она закурит сигарету?

А тут и думать нечего.

Ужасно долго.

* * *

Она осмотрела берлогу Холливелла, пройдясь по комнатам. Именно берлогу, другого слова не смогла подобрать. Обиталище убежденного холостяка; кругом сплошь черная кожа да цветное стекло, все настолько в духе восьмидесятых годов, что не хватало только лучших песен группы «Дюран Дюран», — Росси бы ничуть не удивилась, если бы звучал их альбом на бесконечном автоповторе.

Она постояла перед картиной кисти Нейджела, с автографом, который художник мог бы написать другу, а не богатому поклоннику своего творчества. Интересно бы знать, во что картина обошлась Холливеллу? На полотне была изображена молодая красотка — волосы цвета воронова крыла, ярко-алые губы, в ушах — золотые серьги в виде крупных колец, серый свитер порван и спадает с плеча, грудь обнажена. Что ни говори, а Холливелл был склонен к тому, чтобы выставлять богатство напоказ.

— Да, теперь уже был, — пробормотала Росси и двинулась дальше.

Прошагала по длинному коридору, украшенному сомнительными скульптурами, вошла в роскошную хозяйскую спальню. Присев на край обширнейшей кровати, выдвинула верхний ящик тумбочки, шариковой ручкой поковыряла его содержимое.

В ящике аккуратно, как в аптеке, лежали пластиковые упаковки с таблетками и порошками: героин, кокаин, ЛСД, экстази, марихуана… Много их было, разных.

Вот что Холливелл оставил после себя.

* * *

Рабочий стол был из черного стекла и невероятно чистый. Ни пылинки, следов от пальцев и то нет, как будто стол хранился в музее под стеклом; или словно Холливелл не оставлял отпечатков, а пыль не смела оседать.

На столе Росси обнаружила наладонник Palm Pilot, подсоединенный к внешнему аккумулятору, рядом с компьютерным монитором. Монитор был дорогой, с плоским экраном; размером этот экран был не меньше телевизора, что стоял у Росси в квартире.

Ей не хотелось трогать наладонник — оставлять отпечатки на его сияющей серебряной поверхности. Однако ей не была свойственна чрезмерная склонность к чистоте; отпечатки пальцев и пыль естественны, прекрасны — по крайней мере, так хотелось ей верить каждый раз, когда она возвращалась в свою маленькую дешевую квартирку в доме без лифта.

Поэтому Росси все же включила маленький компьютер. Цветной монитор ожил, пароля не требовалось. Тем лучше. Она пролистала список телефонных номеров: имена расположены в алфавитном порядке, телефоны указаны домашние, мобильные, рабочие.

Нажав букву «Л», она обнаружила номер Майка Левина. Имя показалось знакомым, хотя Росси не могла сразу припомнить, кто это. А вот имя, которое стояло шестью буквами ниже, она знала отлично.

— Сукин сын, — выругалась она шепотом, выключила наладонник и забрала его как вещественное доказательство.

Дина и Питер

Вот теперь, наконец, она могла читать.

С чашкой кофе в руке Дина устроилась на обширном подоконнике за кроватью, прислонившись спиной к холодной крашеной стене, подвернув под себя ногу и чуть постукивая коленом по стеклу. Так ей было удобно.

Она снова была одета в футболку с картинкой. Тоже удобно, очень уютно, и футболка утешает ее, точно живое существо, — потому что она пахнет Питером. По крайней мере Дине так казалось. Футболка напоминала о его кабинете, о тайнике, где хранились таинственные слагаемые рождения Анжелы: так в католических церквях хранятся частицы креста, на котором был распят Христос.

Положив рукопись себе на колени, Дина поглядела на титульную страницу, словно изучая, вбирая ее взглядом, и вслух произнесла имя автора. Задумалась о том, откуда взялось заглавие романа. Однажды она прочла в коротком интервью, которое Питер дал какой-то газете, что имя «Анжела» он взял из песни Джимми Хендрикса: когда писал свой роман, он бесконечно слушал эту песню, а закончив, слушать ее уже больше не мог — с души воротило.