Музы решили не откладывать состязания.
— Начинай же, земнородный, свою человеческую песню. Мы терпеливо будем тебя слушать! — воскликнула Полигимния, принявшая вместе с Мельпоменой предводительство хором.
В ответ на эти снова Фамирид сбросил с себя плащ и невольно поднял взор к небу, словно надеясь получить вдохновение от Локсия. Но небеса были черны, усыпаны звездами, а вместо огненной колесницы бога солнца там бесстрастно светился большой серебряный щит его непорочной сестры.
Фамирид стоял теперь совсем без одежды, облитый лунным сиянием, неподвижный и белый. Одно лишь изображение лебедя темнело на его широкой груди.
Нимфы смотрели на Филаммонова сына сочувственным взором.
Не найдя вдохновения в небе, фракиец потупил лицо, устремляя глаза на Мать Гею, и неожиданно для самого себя запел сперва глухо, потом все звонче и чище монотонную, торжественную песнь:
Гея, древняя Гея,
Хаоса дочь святая,
Мать и жена Урана,
Много богов родила ты,
Много родишь ты новых…
Славьте гимном певучим
Гею — мать вдохновений,
Гею — царившую в Дельфах,
Чтимую в шумных Афинах,
Гею, которой гимны
Льются у волн Эврота;
Ветви дубов священных
В рощах мирной Элиды
Славу шумят богине.
Пойте, люди и боги,
Зеленогрудую Гею!
Ей чело увенчали
Желтые нивы, зрея;
Стан опоясали реки;
Всю — Океан обнимает…
Время, как сны, проходит,
Годы сменяют годы…
Боги богов сменяют…
Ты лишь одна, о Гея,
Мать бессмертных и смертных,
Вечно, пока есть люди,
Будешь внимать мольбам их.
Пойте и славьте Гею!
Фамирид кончил, ощущая глубоко неудовлетворенное чувство в своей душе. Но нимфы, видимо, были к нему расположены, и сочувственный гул одобрений прокатился по их рядам.
— Смотри, как он красив, озаренный светом луны. О, зачем я никогда раньше не встречала его в горах!
— Тс! Кажется, музы начинают!
Действительно, музы начинали:
Золотые звонкие струны
Аполлоновой лиры вещей
Победителя мощного Зевса
Перезвоном сладким прославьте!..
От Зевса божественные сестры перешли к обутой в золото Гере, а за нею долгою торжественною песней одного за другим славили прочих олимпийцев. Пению вторили мелодичные струнные звуки нескольких лир, голоса божественных сестер звенели, как серебро, сперва мягко, потом все грозней и грозней. Они пели о могуществе опимпийцев.
Кто, дерзновенный,
Смеет безбожно
Власть их отринуть?..
Кто не боится
Грозных перунов
Гневного Зевса?
О, как ужасна
Участь гигантов!
Казнь Тифаона!
Сгинет безумец;
Зевс разъяренный
Громом и бурей
Сворою фурий
Сгубит его!
Музы кончили. Кругом стоял нерешительный шепот. Два кентавра втихомолку спорили между собой, чья песня лучше.
Нимфы сочувственно глядели на Фамирида и, видимо, не собирались присуждать пальмы первенства его соперницам. Мало-помалу среди слушателей воцарилось глубокое молчание. Тишина эта проникла в сердце Фамириду, он как бы вдохновился ею и начал вновь:
О, Тишина ночная,
Славная дочь титана,
Траурной звездною ризой
Скрой Лицо свое, Лето!
Гимн пою я печальный.
Будет некогда время:
Холодом тайн объята,
Гея сном непробудным
Тихо заснет навеки.
Время течет, как реки.
Воля судеб жестока.
Сгинет славное племя
Светлых богов Олимпа.
Облаком дымным растает
Сам Зевес Громовержец;
Все потомство Кронида
С ним пропадет навеки…
Слышу я рев и топот
Черных воли Океана.
Он ледяные оковы
Хочет разбить и сбросить…
Гневен голос могучий…
Тщетны усилья титана:
Тщетно зовет он Феба.
Феб его не услышит…
Властны веленья Рока.
Вместе с другими богами
Сгинешь и ты, сын Лето!
Словно искорка света
Твой ореол угаснет…
И как лебедь пред смертью,
Я, твой жрец и потомок,
Шлю привет Аполлону!
Очередь была за музами. Они поняли, что перед ними находится опасный противник, и решили подействовать на судей-нимф целым рядом песен, в каждой из которых было указание на то, как печально оканчивается состязание с бессмертными богами.
Пение начала Урания:
Возле престола Кронида,
Свесив могучие крылья,
Сладкою грезой объятый,
Царственный дремлет орел.
Зевса посланник пернатый,
Вздрогни, хищная птица,
Мощно взмахни крылами
И на безбожника гневно
С синего неба ударь!..
Последние слова, произнесенные со страшною силою и поддержанные аккордом нескольких лир, произвели сильное впечатление.
— А что, как и вправду орел спустится да всех без разбора клевать станет? Накликают еще, чего доброго! С них ведь всего станет! — недовольно шепнул один кентавр другому.
— А это на что? Пусть только сунется! — ответил собеседник, показывая слегка трещавший пылающий факел.
В это время музы начали петь другой гимн про дочь колофонца Идмона — Арахнею, вступившую в состязание с Палладой.
— Тише вы! Слушать только мешают и дорогу загораживают, — ворчала сзади кентавров, поднимаясь на цыпочки, какая-то рыжая горная нимфа.
Пурпуром тирским
Крася одежды,
Ты Возгордилась.
Тритогенею
Смертная дева
Вызвать дерзнула… —
доносились отрывки хора.
— Не топчись, о животное! — бранилась та же самая нимфа, густою толпою слушателей припертая к лошадиному крупу. — Ногу мне отдавишь!
От Арахнеи перешли к злосчастному сатиру Марсию, дерзнувшему состязаться с Аполлоном.
…Фригии дальней равнины,
Место победы славной!
Вспомним горькую участь
Фавна, флейтой Паллады
Сердце пленявшего нимфам.
Пойте, звонкие струны,
