Фамильные ценности, или Возврату не подлежит - [26]

* * *

Аркадий Владимирович Привалов никогда, ни разу в жизни ни на полкарата не завидовал Фаберже. Ни отошедшему уже от дел Густаву, ни даже сыну его Карлу-Петеру – тому самому, что сумел сделать семейную фирму одной из самых знаменитых ювелирных компаний мира. Потому что как приглядишься, – он тронул поднятую на лоб ювелирную лупу, но опускать не стал, – так ли велика та слава? Ну, Ротшильды, говорят, изделия Фаберже покупают, ну так Ротшильды всегда чуяли, что есть хорошее вложение средств, а на красоту им наплевать было. Ну, почтили Карла званием мастера Парижской гильдии ювелиров, даже орденом Почетного легиона наградили. Ну так нельзя же не почтить фирму, изделия которой лежат в сокровищницах европейских королевских домов – и в Британии, и в Дании, и в Греции. Но короли, принцессы да герцоги не сами же себе эти вещицы выбирали да покупали, всё – подарки от российской императорской семьи.

Что и говорить, великий почет – быть Придворным ювелиром Его Императорского Величества. Но с чего ведь началось-то? Императрица Мария Федоровна – в девичестве-то ведь Дагмара, с детства помнит одну из датских королевских драгоценностей – золотое яичко с курочкой и короной внутри. Вряд ли Александру III хоть когда-то было дело до ювелирных и прочих красот, но порадовать супругу любимую – это ж совсем другое дело, на это никаких денег не жаль. Когда Карл-Петер сделал первое яичко – подарок Александра Марии Федоровне к Пасхе, практически копию того, датского, – Ее Величество была в полном восторге. И зачем, значит, еще что-то выдумывать? Пасхальное яйцо – традиция из традиций. Так и повелось: каждый год десяток-полтора мастеров трудятся над очередным императорским подарком. Ну а после уж и сын Александра III Николай традицию перенял.

Ну и само собой, слава Фаберже взлетела до небес. Мастеров-то Карл Густавович со всем тщанием выбирал, это уж конечно. Да только большинство покупателей не красотой и искусностью изделий соблазнялись – а клеймом. Каждому ведь лестно заполучить вещицу работы аж Императорского ювелира. Чтобы погордиться: вот, мол, на яйца пасхальные в жемчугах да рубинах у нас, конечно, достатку недостанет, это ведь только Кельх-миллионщик может своей супруге, прямо как императрице, почти такие же каждый год дарить, но и мы не лаптем щи хлебаем, и в нашем доме настоящий Фаберже имеется. А какой там настоящий! Фамилия на клейме – и только. Карл-то Густавович ох мало к чему руки да голову свою прикладывает, глава фирмы все-таки, а простых ювелиров и без него хватает.

Вот и трудятся десятки мастеров и сотни подмастерьев над портсигарами, шкатулочками да подстаканниками. Это не считая тех самолучших виртуозов, кто для императорской семьи всякие штуки придумывает да выделывает.

Мастерство в тех поделках, спору нет, великое. Вот только глядишь – и вместо того, чтобы душевно радоваться красоте – только и думаешь: как же это все искусно изготовлено. А сердце не замирает, и дух не перехватывает.

Велика ли мудрость платиновый паровозик с бриллиантовыми фарами смастерить? Старания в нем да тщания, конечно, немерено. Да только, будь этот паровозик стальным или там бронзовым, искусности уж никак не меньше бы потребовалось, а вот ахать восхищенно никто и не стал бы. Вот и выходит, что только и радости в нем, что платина да бриллианты с рубинами. Баловство, чисто чтоб пыль в глаза пустить.

Натюрморт, вишь, недавно сделали: кирпич, на нем водки стаканчик, да рыбки закусочные, да яишня, да вилочка. И все как есть из драгоценных материалов, ладно хоть не бриллианты там, а серебро да янтарь с хрусталем. Кунштюк, и ничего больше!

Это вроде как у модного нынче французского романиста Александра Дюма герой его, Монте-Кристо себя называвший, из цельного изумруда велел себе бонбоньерку выточить. Да как его молнией на месте не поразило за такой перевод материала! Как у гранильщика, что бонбоньерку-то точил, руки не отсохли да сердце с ходу не остановилось от жалости! Ведь что за мастер, если он материала не чувствует, не жалеет? Варвар, как есть варвар.

Мастера Фаберже, грех напраслину возводить, материал эдак вот не портят. Но ведь и показать не больно-то стараются. Бриллиантовые фары куда как замечательно!

Притом что ведь и сам Карл Густавович, и «верхние» его мастера понимают ведь красоту-то, понимают. Вон Мишенька Перхин, Михаил Евлампиевич. Не токмо искусник великий, а и художник с душой поющей. На его работы яичко «Ландыши» как глянешь – и тонкость, и чистота в нем, и сердце восторгом замирает, ведь как будто поет вещица-то!

Одна лишь беда – красуются эти «Ландыши» на полочке, и ни на что больше не пригодны.

А ведь драгоценности-то надобны, чтоб с живой красотой перекликаться, разве нет? Браслетик самый распрекрасный, если он не на руке, половину красоты своей теряет, мертвый делается.

Сам Аркадий Владимирович тоже ведь «Ландыши» делал. Граф Штильберг к первому балу дочки своей заказал. Сам-то граф из мелкопоместных, на Фаберже у него доходов недостанет, а доченьку любимую порадовать и украсить все едино хочется. Вот Привалов и расстарался. Одна-единственная ландышевая веточка на трех паутинных цепочках белого золота – с несколькими вставками в виде ландышевых листьев. Никаких, разумеется, бриллиантов – только на одном из листьев три малюсенькие опаловые «слезки», точно роса. Да и сами ландыши не жемчужные, как у Перхина, а белого нефрита. Дебют юной графини выпал на святки, а графский садовник к этому дню ухитрился еще и свежие ландыши вырастить. И – редкий, наиредчайший случай – живые цветы и каменные не «поссорились», а словно бы дополнили, усилили друг друга. Ее сиятельство явилась на свой первый бал со свежими ландышами в прическе, и на поясе простого белого платья, и в «ландышевом» колье. При зеленых глазах юной графини, а ведь Привалов долго подбирал оттенки для входящих в колье листьев, фурор вышел потрясающий. Всем дамам тут же захотелось чего-нибудь эдакого. Делал потом Аркадий Владимирович вместе со своими мастерами и ландышевые вариации, и незабудки бирюзовые, и стрекозок хрустальных.