Фамильное серебро - [27]

Новые люди, новая география да такая, что глаза разбегаются (о геологии и говорить нечего!), — все это напрочь отметало всяческие соображения по поводу, так сказать, преклонных лет, здоровья и прочая и прочая. Но, возвращаясь домой, в тихую квартирку на улице Астрономической, вновь оказываясь под неусыпной опекой своей домовитой Елены Николаевны, он тотчас вспоминал и про диабет, и про строжайшую необходимость соблюдать диету: наваливались усталость, недомогание — словом, приходил неизбежный после каждой «транссибирской» вылазки час расплаты, и этот час тоже надо было уметь пережить. Он закутывался в темный, с серебряным позументом восточный халат, подаренный когда-то друзьями-геологами, прятал глаза под — поникшими кустами таких же седых, как позумент, бровей, часами просиживая за неразобранной почтой, за письменным столом, заваленным всяческими бумагами, рукописями, грея руки о стакан круто, до горечи заваренного чая.

— Тебе еще чаю? — слышится голос Елены Николаевны.

Теперь он единственный объект ее неустанных забот и волнений. Единственный? Ну, до поры, до времени, пока в коридоре не появятся лукавые рожицы Саулежки и Тимура, а эта пара может нагрянуть в любое время, в любой час, с неиссякаемой энергией и оптимизмом переворачивая все вверх дном. И тогда Елене Николаевне становится не до Владимира Эрастовича. Как всю жизнь — не до самой себя. Сначала подрастал Будимир. За Будимиром — Эра, названная так в честь деда, Эраста Федоровича. За Эрой — Лена. Думалось, дети вырастут — снова сможет работать, но не тут-то было. Дети выросли, но их место заняли внуки. Конечно, все живут самостоятельно, даже в разных городах, но все трое — геологи, и, когда приходит лето — кто-нибудь да нагрянет, примчится: «Мама, мы, наверное, подбросим тебе?..»

Пока Саулежка и Тимур были маленькими, Лена не работала. За эти годы Будимир и Эра ушли далеко вперед, а ей тоже отставать не хочется, надо наверстывать. Занимается проблематичными окаменелостями, так называемыми конодонтами, муж — Едге Садыков — тоже геолог, а поскольку живут тут же, в Алма-Ате, значит, чуть что — мама, выручай. А мама была когда-то хими-ком-аналитиком, техноруком лаборатории треста «Средазцветметразведка» и дело свое поставила так, что ее лаборатория была арбитражной по Министерству, то есть самой лучшей.

А ей не просто было работать в тресте «Средазцветметразведка». И прежде всего потому, что главным геологом треста был Поярков. При некоторых свойствах его характера это означало, что если ко всем другим подчиненным «главный» проявлял строгую требовательность, то в отношении к техноруку Калмыковой эта строгость была возведена в квадрат. Если все отделы треста за какие-то перевыполнения получали премии, Калмыкова в списках премированных никогда не значилась, опять-таки, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не подумал. От таких проявлений «семейственности» впору было менять место работы, но тут рядом был дом, и она даже в обеденный перерыв успевала переделать кучу всяческих, по хозяйству, дел. А потом вопрос этот отпал сам собой, и только фамилия, этот неспущенный флаг независимости, напоминал о былых ее баталиях с привередой Поярковым.

— Подогреть чаю, Володя?

Нет, спасибо, у него не остыл и этот. Стакан отставлен в сторону, как и недомогание. Университетские ромбики злые языки подчас называли «поплавком», дескать, держат на поверхности. Для него такой поплавок — сама работа, да и не поплавок, если уж пользоваться рыбачьей терминологией, а эдакий крючок, блесна или там мормышка, па которую он крепко-накрепко попался. И какой крючок! Громадный, просто-таки неподъемный материал. Но и ограниченный, как это ни странно, а то и просто бедный, особенно по новым ртутным районам.

Когда-то убогость фактических наблюдений привела к концепции о крайней специфичности ртутной рудоносности. А появившись, концепция теперь уже сама способствовала сохранению этой убогости, поскольку порождала оправданное с «научной точки зрения» пренебрежение к накоплению новых фактов. А факты шли в руки самые неожиданные, самые, казалось бы, несовместимые, но, если присмотреться, все «работающие» в одном ключе. Ртуть в соляных куполах. Ртуть в грязевых вулканах. Ртуть в алмазоносных трубках взрыва. Ртуть в нефте- и газоносных структурах, то есть она там, где есть, или могут быть глубинные подводящие каналы. Никто никогда не обращал внимания на содержание ртути в нефти. А заинтересовались — и сразу подсекли. И в нашей стране. И в Калифорнии, в тех структурах, что контролируются знаменитым разломом Сан-Андреас. Конечно, делать какое-то заключение о сонахождении ртути и нефти преждевременно, но разве может вызвать возражение сама постановка вопроса? Щербаков, когда Владимир Эрастович при их последней встрече в 1966 году во Фрунзе, незадолго до кончины Дмитрия Ивановича, рассказал о намечающейся связи ртутной минерализации с нефтью, сразу потребовал статью. «Ведь наиболее интересны и важны те факты, которые не укладываются в общепринятые схемы», — говорил, поддерживая Пояркова, Щербаков. Дело, конечно, заключалось не только в экстраординарности факта. Нефть добывается в огромных количествах, и если б удалось наладить попутное извлечение ртути… О попутном улавливании Поярков писал еще в книге «Хайдаркан». Правда, там шла речь об углях Донбасса, и вот теперь на некоторых коксовых заводах это делается. А сколько ртути уходит в воздух при отработке полиметаллических месторождений! Поистине, это месторождение, которое не нужно искать, одна из актуальнейших проблем разумного ведения человеком своего хозяйства, наземного и подземного.