Фальшивые червонцы - [90]

— Пожалуйте ваши документы, товарищ, — попросил он, впустив гостя в жарко натопленную горницу и не приглашая садиться. Надел очки в грубой металлической оправе, внимательно рассматривал удостоверение осоавиахимовского инструктора и приклеенную к нему маленькую фотографическую карточку.

— Додумались в центре, уважили слезные мои мольбы, — сказал Филипп Изотович, возвращая удостоверение. — С Осоавиахимом у нас форменная труба в Старой Ладоге, поработать тебе придется основательно. Да ты располагайся, дорогой товарищ Морозов. Пальтишко свое сними, садись к печке, озяб, поди, в дороге...

Бывают натуры легкие, широко раскрытые. Сходишься с ними как-то сразу, с первой встречи, стремительно сокращая расстояния, отделяющие людей друг от друга. Именно таким был отсекр[1] здешней партячейки, человек удивительно душевный, прямой, многое на своем веку перевидавший и переживший.

Чугунок с горячей картошкой в мундире, деревенский хлеб, нарезанный крупными аппетитными ломтями, и уютно мурлыкающий самовар подавала им дочка Филиппа Изотовича, молчаливая и застенчивая девчонка лет шестнадцати.

Они не спеша поужинали, выкурили по тоненькой папироске «Сафо», предложенной гостем, с удовольствием разговорились. И очень скоро почувствовали взаимное расположение единомышленников, понимающих все с полуслова.

Говорил больше хозяин, а гость лишь изредка вставлял уточняющие вопросы, предпочитая слушать.

В заведующих почтой и отсекрах сельской партячейки Филипп Изотович недавно, всего третий год. Прислан в Старую Ладогу по решению укома партии для налаживания агитмассовой работы, но успехами пока хвастаться не может.

Коммунистов здесь всего-навсего трое, да и комсомольская ячейка малочисленная, слабая, без настоящего авторитета среди молодежи. А село, надобно заметить, труднейшее, на общественные мероприятия неподатливое, с весьма заметным торгашеским и кулацким засильем.

Богатырская комплекция Филиппа Изотовича была, оказывается, обманчива. Хлипкое у него здоровьишко, точнее сказать, совсем никудышное.

Летом шестнадцатого года, на позициях под Перемышлем, был травлен зловредными немецкими газами, с полгода харкал кровью в госпитале. Осенью девятнадцатого, в сентябре, в смертельном неравном бою с конницей белого генерала Шкуро отведал острой казацкой шашки, чудом остался в живых. Отсюда все последствия: с виду крепкий мужик, а фактически инвалид.

Шрам на щеке, хоть и заметен любому и каждому, в общем-то сущая пустяковина: удар у беляка получился скользящим. Истинная беда с предплечьем. Разламывается к непогоде, свербит и ноет, так что волком завоешь от боли.

На приезжего товарища руководитель староладожских коммунистов возлагал огромные надежды. С увлечением планировал, какие великие дела сумеют они провернуть при содействии умудренного опытом инструктора Осоавиахима. Отставание села в оборонных вопросах становится просто позорным, надо с ним кончать.

Пришлось осторожно ввернуть в разговор, что срок командировки у него, к сожалению, ограничен, за неделю многого едва ли успеешь добиться.

Было как-то совестно и неловко перед Филиппом Изотовичем. Объявить бы ему всю правду напрямик, и коллективными усилиями решать задачу. Внести, к примеру, ясность в историю с фальшивыми червонцами, за которые получил он нагоняй от своего почтового ведомства. Кто их принес на почту, когда и кем они обнаружены. Если это был почтовый перевод, то должны остаться следы. Копия квитанции или накладная на отправку корреспонденции.

Но раскрывать себя он не мог, не имел права. Волей-неволей надо было дожидаться, не вспомнит ли об этом происшествии сам Филипп Изотович.

Перед тем как укладываться спать, Филипп Изотович завел довольно занятное объяснение с дочкой. Говорили они вполголоса в дочкиной светелке, за тонкой бревенчатой перегородкой. Не каждое слово можно было разобрать, и все же объяснение это выглядело странным, в доме отсекра партячейки трудно объяснимым.

Дочка наотрез отказывалась пойти утром в церковь на воскресную службу. Сквозь слезы твердила отцу, что стыдно ей перед подругами, что и без того ее видели прошлый раз на паперти, хватит ей срамиться. Отец между тем настаивал, чтобы обязательно пошла. И в сердцах напомнил о какой-то дочкиной провинности, которую другим путем загладить нельзя.

В горницу Филипп Изотович вернулся насупленный. Глянул исподлобья на гостя, будто проверяя, слышал ли тот его разговор с дочкой, помолчал в невеселой задумчивости, тяжело вздохнул:

— Ошибочка, понимаешь, приключилась у моей Клавдии. Затем и гоняю ее в церковь... А девке, само собой, срамиться нет желания. Плачет, отказывается...

— Какая ошибочка, Филипп Изотович?

— А такая, дорогой товарищ Морозов, что надобно мне изловить в нашей местности одного мошенника. Не ради вычетов из зарплаты — перебьюсь как-нибудь, с голоду не подохну. И не ради выговора, который объявлен мне начальством за здорово живешь. Из принципа требуется его поймать, чтобы не морочил больше добрых людей...

— Не пойму я ничего, Филипп Изотович. При чем здесь церковь? О каком мошеннике ты говоришь?

— А ты не спеши, товарищ Морозов. Сейчас я тебе все объясню по порядку...