Фальк - [6]

Фальк был вторым ревностным посетителем барка, хотя, судя по его поведению, он как будто приходил для того, чтобы созерцать шпиль на шканцах. Действительно, он подолгу глядел на него, сидя вместе с нами перед дверью рубки; одну мускулистую руку он клал на спинку стула, а большие, красивой формы ноги в очень тесных белых брюках вытягивал перед собой; его черные ботинки своими размерами напоминали плоскодонную лодку. Появляясь на борту, он, что-то бормоча, пожимал руку Германа, кланялся женщинам и с видом мизантропа небрежно занимал свое место подле нас. Уходил он внезапно: вскакивая, он снова проделывал всю эту церемонию — что-то бормотал, жал руку, кланялся, словно охваченный паникой. Иногда с каким-то судорожным усилием он подходил к женщинам и обменивался с ними несколькими тихими словами, — с полдюжины слов, не больше. В таких случаях широко раскрытые глаза Германа буквально стекленели, а доброе лицо миссис Герман заливалось румянцем. Девушка же всегда оставалась невозмутимой.

Кажется, Фальк был датчанином или норвежцем, — точно не знаю. Во всяком случае, он был скандинавом и надменным монополистом в придачу. Возможно, что это слово было ему неизвестно, но смысл его он понимал прекрасно. Его тариф для буксируемых судов был самым зверским из всех, какие мне приходилось встречать. Он был капитаном и владельцем единственного буксирного парохода на реке, очень красивого белого судна, вместимостью в полтораста — двести тонн, похожего на элегантную яхту, с круглой рулевой рубкой, возвышающейся, как застекленная башня, и со стройной полированной мачтой на носу. Думаю, и теперь еще плавают по морям шкиперы, которые хорошо помнят Фалька и его буксир. Он вырывал свои полтора фунта мяса из каждого шкипера торгового судна с неумолимым равнодушием, вызывавшим ненависть и даже страх. Шомберг обычно замечал:

— Не желаю говорить об этом парне. Не думаю, чтобы он за весь год выпивал в моей гостинице больше шести стаканов. Но мой совет, джентльмены: не имейте с ним никакого дела, если это от вас зависит.

Этому совету, оставляя в стороне неизбежные деловые отношении, легко было последовать, так как Фальк никому не навязывал своего знакомства. Кажется, нелепо сравнивать шкипера буксирного судна с кентавром, но почему-то он мне напоминал картинку в маленькой книжке, которая была у меня в детстве. На этой картинке изображены кентавры у ручья: один из них, на переднем плане, вздымается на дыбы, держа в руке лук и стрелы; у него правильные суровые черты лица и огромная волнистая борода, ниспадающая на грудь. Лицо Фалька напоминало мне этого кентавра. А кроме того, он был существом сложным: правда, не человек-лошадь, а человек-судно. Он жил на борту своего буксира,  который с раннего утра до росистого вечера носился вверх и вниз по реке. С последними лучами солнца вы издали могли разглядеть его бороду высоко на мостике белого парохода, идущего вверх по реке, чтобы бросить якорь на ночь. Вы видели человека в белом и пышную темную шевелюру; а нижняя его половина скрывалась за белой оградой мостика; еще ниже острый белый нос судна рассекал грязные воды реки.

Отделенный от своего парохода, он представлялся мне существом незавершенным. Даже буксир без его головы и торса на мостике казался изувеченным. Но он очень редко оставлял его. За все время моего пребывания в порту я видел его на берегу дважды. Впервые я встретил его у своих фрахтовщиков, куда он явился мрачный, чтобы получить плату за выведенный им накануне на буксире французский барк. Второй раз я едва поверил своим глазам, ибо узрел его и его бороду на стуле с тростниковым сиденьем в бильярдной у Шомберга.

Забавно было наблюдать, как Шомберг подчеркнуто его игнорировал. Непритворное равнодушие Фалька еще сильнее подчеркивало намерения Шомберга. Громадный эльзасец громко разговаривал со своими посетителями, переходя от одного столика к другому; обходя место отдохновения Фалька, он упорно глядел перед собой. Фальк сидел перед нетронутым стаканом. Он должен был знать в лицо и по фамилии всех белых, находившихся в комнате, но никому он не сказал ни слова. Заметив меня, он только опустил глаза. Он сидел, развалившись на стуле, и время от времени сжимал ладонями лицо и чуть заметно вздрагивал.

Такая была у него привычка, и, конечно, мне она была знакома, ибо вы не могли провести часа в его обществе, чтобы не подивиться этому жесту, нарушающему длительный период молчания. Жест был страстный и необъяснимый. Он мог сделать его в любое время, — например, слушая болтовню маленькой Лены о болезнях куклы. Дети Германа всегда осаждали его ноги, хотя он слегка сторонился их. Однако он был, по-видимому, очень привязан ко всей семье. Особенно к самому Герману. Он искал его общества. И в тот день, вероятно, его ждал, так как, едва показался Герман, Фальк быстро встал, и они вместе вышли. Тогда Шомберг, в моем присутствии, изложил трем или четырем лицам свою теорию: по его мнению, Фальк ухаживал за племянницей капитана Германа. Шомберг тут же конфиденциально заявил, что ничего из этого не выйдет; то же самое происходило и в прошлом году, когда капитан Герман грузился здесь.