Фальк - [20]

— Тут вы поступили довольно скверно, не правда ли? — вот что осмелился я сказать, ибо логика нашего поведения всегда зависит от неведомых и непредвиденных импульсов.

Его глаза — зрачки были расширены — каким-то пугливым бешенством скользнули по моему лицу и уставились в окно. Из-за ставен доносился непрерывный стук шаров, веселые голоса игроков и басистый смех Шомберга.

— Значит, эта проклятая сплетница, трактирщик, вечно будет болтать? — воскликнул Фальк. — Ну да! Это случилось два года назад.

Он признался, что в решающий момент у него не хватило мужества довериться Фреду Ванло: он был не моряк, и вдобавок еще глуповат. Он не мог ему довериться, но, не желая ссоры, дал ему взаймы денег, чтобы тот перед отъездом мог уплатить все долги.

Услышав это, я очень удивился. Значит, Фальк был в конце концов не таким уж скрягой. Тем лучше для девушки.

Некоторое время он сидел молча; потом взял карту и, глядя на нее, сказал:

— Вы не думайте ничего плохого. Это был несчастный случай. На меня свалилось несчастье.

— Так зачем же вам об этом рассказывать?

Не успел я выговорить эти слова, как мне показалось, что я предлагаю что-то безнравственное. Он отрицательно покачал головой. Об этом нужно было сказать. Он считал необходимым, чтобы родственники молодой особы знали… «Несомненно, — подумал я, — будь мисс Ванло помоложе и не повлияй на нее так скверно климат, Фальк счел бы возможным довериться Фреду Ванло». А затем я представил себе фигуру племянницы Германа, ее роскошные формы, цветущую молодость, избыток сил. Наделенная такой могучей и здоровой жизненной силой, она властно влекла этого человека, тогда как бедная мисс Ванло могла только распевать сентиментальные романсы под аккомпанемент рояля.

— А Герман меня ненавидит, я это знаю! — своим заглушенным голосом воскликнул он, снова охваченный беспокойством. — Я должен им сказать. Им следует это знать. Вы бы на моем месте сказали! 

Затем он сделал чрезвычайно таинственный намек на необходимость особых условий домашней жизни. Хотя любопытство мое было возбуждено, я не хотел слушать его признание. Я боялся, как бы он не сообщил чего-нибудь такого, что сделает мою роль свата, — правда, нереальную, — отвратительной. Я знал, что ему нужно только сделать предложение — и девушка будет его. С трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться ему в лицо, я выразил глубокую уверенность в том, что мне удастся победить нерасположение к нему Германа.

— Ручаюсь, что я все улажу, — сказал я.

Он казался очень довольным.

И когда мы встали, ни слова не было сделано о буксировании. Ни единого слова! Игра была выиграна, и честь спасена. О, благословенный белый бумажный зонт! Мы обменялись рукопожатием, и я едва удержался, чтобы не пуститься в пляс, как вдруг он вернулся, большими шагами прошел через всю веранду и недоверчивым голосом сказал:

— Послушайте, капитан, вы мне дали слово. Вы… вы… меня не обманете?

Господи! Ну и испугал же он меня! В его тоне слышались не только сомнение, но и отчаяние и угроза. Влюбленный осел! Но я оказался на высоте положения.

— Дорогой мой Фальк! — начал я врать с такой развязностью и бесстыдством, что даже сам удивился. — Признание за признание (никаких признаний он не делал). Я уже обручился на родине с прелестной молодой девушкой, так что, вы понимаете…

Он схватил мою руку и сжал ее, словно тисками.

— Простите! Мне с каждым днем все труднее становится жить одному…

— На рисе и рыбе, — насмешливо перебил я и нервно хихикнул при мысли о пронесшейся над моей головой опасности.

Он выпустил мою руку, словно она превратилась в кусок раскаленного докрасна железа. Спустилось глубокое молчание, как будто произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Я вам обещаю добиться согласия Германа, — пролепетал я наконец, и мне показалось, что он не мог не заметить вздорности моего обещания. — Если же придется преодолевать еще какое-нибудь препятствие, я постараюсь оказать вам поддержку, — сделал я еще одну уступку, чувствуя себя почему-то разбитым и подавленным. — Но и вам не мешает постараться…

— Однажды на меня свалилось несчастье, — пробормотал он бесстрастным голосом и, повернувшись ко мне спиной, удалился, медленно и тяжело ступая по дощатому полу, словно ноги его были налиты свинцом.

Однако на следующее утро и он и его буксир работали довольно оживленно: слышались плеск, крики. Внизу была суета, а на мостике виднелась голова Фалька;  с величественным видом он молча глядел вперед. Явился он безбожно рано, но было уже около одиннадцати утра, когда он подвел нас на кабельтов от судна Германа. И сделал он это очень скверно, наспех и едва не ухитрился пропустить удобное место для стоянки, так как, разумеется, заметил на корме племянницу Германа. Заметил ее и я — и, должно быть, одновременно с ним. Я увидел гладко зачесанные рыжеватые волосы и изумительную фигуру в сером ситцевом платье, безукоризненно ее облегающем, — настоящая нимфа из свиты Дианы-охотницы. А «Диана» — барк, солидный, с высокими бортами — лежала на воде и казалась самым прозаическим и респектабельным судном, когда-либо плававшим по морям, — полезная и уродливая, отданная в услужение семейным добродетелям, словно какая-нибудь бакалейная лавка на суше. Фальк тотчас же удалился: его ждала еще какая-то работа. Он должен был вернуться вечером.