Факелоносцы - [85]

— Речка рядом, а если не подходит, самое лучшее вернуться в лагерь и еще раз пошарить, вдруг саксы еще что-то проглядели.

Стоящий рядом парень, вскинув подбородок, уставился на крытые соломой ульи у стены.

— Да тут пчелы, — сказал он хриплым голосом. — В этой собачьей конуре может быть вересковое пиво… или брага.

— Вполне возможно, — согласился Аквила. — Но на самом деле тут нет ничего, кроме целительных мазей и воды от колик, да еще немного ячменной похлебки.

— А может, под очагом спрятано, — вмешался третий. — Давайте перевернем все вверх дном и посмотрим!

Аквила не тронулся с места.

— Думается, вам и без вереска хватило виноградной лозы, — сказал он и добавил уже более жестко: — Оставим саксам грабить храмы. Отправляйтесь обратно в лагерь, дурачье. Утром на что вы будете годны в таком состоянии?

Его властный тон их немного протрезвил, все-таки они уже начали привыкать к дисциплине. Высокий юнец с золотым ожерельем на шее, очевидно их заводила, пожал плечами:

— Может, ты и прав.

— Убежден, что прав, — сказал дружелюбно Аквила. — Да хранит вас Бог на обратном пути в лагерь, герои!

Но они в нерешительности топтались на месте, растерянно оглядываясь по сторонам. Затем высокий юнец картинно отсалютовал и, резко повернувшись на пятках, сказал:

— Пошли, ребята. Мы тут явно не нужны. Голову даю на отсечение, у него там девчонка!

Довольные своим остроумием, они с веселым гоготом отправились обратно той же дорогой, которой пришли.

Когда затихли вдали звуки их шагов, Аквила опустился на порог, руки его беспомощно упали на колени, голова свесилась на грудь. Немного спустя чья-то ладонь легла на его плечо и голос брата Нинния произнес:

— Отлично все сделано, друг.

— Как мальчик? — спросил одурело Аквила, не поднимая головы.

— Спит. И чем дольше он проспит, тем лучше. Я же сейчас сожгу его тряпки, а попозже вынесу доспех и брошу где-нибудь.

Аквила кивнул и с тихим вздохом привалился к косяку. Он не слышал, как монах убрал руку с его плеча. Он помнил только, что собирался всю ночь сидеть на страже в дверях, но сон одолевал его, хотя какая-то часть сознания по-прежнему была начеку. А в это время стихали последние порывы штормового ветра, бушевавшего три дня.

Оставалось уже совсем недолго до рассвета, и ночь после бури была полна влажной, пахнущей лесом тишиной, когда он очнулся и понял, что в хижине у него за спиной снова идет жизнь. Он поднялся на ноги, постоял немного, озираясь кругом, потом повернулся и, наклонив голову, нырнул в освещенную комнату. Сын Флавии уже проснулся и, завидя его, приподнялся, опираясь на локоть, откинув со лба упавшие на глаза нечесаные космы, в упор спросил:

— Мой меч! Где мой меч?

— Тут недалеко, в речке. Корни ольхи не дадут ему никуда уплыть.

— Я вижу, ты неплохо позаботился, чтобы у меня не было против тебя оружия.

— Дурень ты. Зачем мне отбирать у тебя оружие, когда ты в таком состоянии? Знай, в этих краях человеку не поздоровится, если у него на поясе сакский меч!

Мэлл расхохотался, и казалось, этот язвительный, злой, бессильный смех подстегивает его, будто ветер бушующее пламя.

— Я не сомневаюсь, ты еще и не так будешь печься о моем здоровье. Я-то, конечно, дурак, где уж мне догадаться, что ты заботишься о своей собственной шкуре.

— Угомонись, сын мой, — раздался голос Нинния из темного угла хижины. — Так случилось, что ему пришлось позаботиться и о твоей шкуре: и когда он нес тебя на руках, не думая о своей ране, которая снова открылась, и позже, когда тебя могла вытянуть из хижины, словно барсука из норы, и заколоть на пороге свора разогретых вином британских солдат, рыщущих вокруг в поисках вина или же саксов.

Ярость мальчика сразу же стихла, смех оборвался, он долго лежал и смотрел на Аквилу, закусив нижнюю губу, как это делала Флавия, когда была чем-то озадачена.

— Не понимаю, для чего ты это сделал? — спросил он наконец.

— Ради твоей матери.

— Моей матери? Что тебе до моей матери?

— Она моя сестра, — сказал спокойно Аквила.

— Твоя… сестра, — повторил Мэлл с расстановкой, будто проверяя произнесенные слова на слух.

Хмурый взгляд, пробежав по лицу Аквилы, остановился на его богато украшенной портупее, на длинном римском кавалерийском мече, на бронзовой с серебром броши, которой был заколот видавший виды плащ, затем снова вернулся к темному суровому лицу с ястребиным носом — лицу, на котором оставили свой отпечаток почти двадцать лет командования людьми. — Ты ведь тут большой человек, — медленно произнес Мэлл. — И тебе, наверно, не так-то просто иметь родственника в войске Хенгеста.

— Так и есть. И Бог это видит. Но не в том смысле, как ты думаешь. — Он распрямился и перевел разговор на насущные дела: — Утром мы снимаемся и идем на юг, тем самым риска для тебя будет немного, пока ты лежишь здесь. — Он ни разу не спросил, как брат Нинний отнесется к его опасному поручению, слишком велика была его вера в этого невысокого человека в темной тунике. Он повернулся к нему: — Скажи, когда он сможет отправиться в путь?

— Не раньше чем через две-три недели. — Брат Нинний поднял голову от чаши, в которой готовил ячменную похлебку. — Две или даже три недели радости от того, что Господь послал мне еще одного гостя. Но для его же блага он должен уйти отсюда сразу, как только я увижу, что он достаточно окреп для этого.