Факелоносцы - [84]

— Обожди, он приходит в себя, — сказал Аквила, оставив без ответа полувысказанный вопрос.

Еще немного, и сакс со стоном открыл глаза и, озираясь, обвел взглядом комнату.

— Где… Что?

— Лежи тихо, — с трудом подыскивая сакские слова, сказал Нинний. — Здесь только друзья.

Но глаза молодого воина, скользнув мимо него, остановились на темной фигуре Аквилы, стоящего против света.

— Друзья, говоришь? Друзья в римских доспехах?

— И тем не менее друзья, — повторил Нинний.

Аквила подался вперед и спросил, плохо соображая, что делает, не на сакском, как Нинний, а на своем родном языке:

— Как тебя зовут?

Сакс хмуро глядел на него из-под черных сведенных бровей, крепко сжав губы, но Аквиле показалось, что в глазах промелькнуло удивление, и после недолгого молчания он ответил ему на том же языке, хотя и с сильным сакским гортанным акцентом, бросая слова с бесшабашной дерзостью:

— Мэлл. Так меня назвала моя мать в день, когда я родился, коли тебя так уж интересует мое имя.

— Мэлл — полукровка. И ты говоришь на моем языке. Она что, британка, твоя мать?

— Она из твоего народа, — ответил тот не сразу и тут же, боясь, очевидно, что его могут заподозрить, будто таким образом он добивается для себя снисхождения, сказал с гордостью: — Но все равно мой щит принадлежит отцовскому племени. Мой отец — старший сын Вирмунда Белая Лошадь. — Он сделал попытку опереться на здоровую руку, для того чтобы швырнуть вызов в лицо этому человеку, который темной глыбой стоял и закрывал ему свет очага. — Я тебя уже видал раньше, когда упал заслон из щитов. Для тебя это был великий миг, правда? Но не всегда будет так! Вам не остановить поток морского народа. В конце концов мы одолеем вас. Мы… — У него кончилось дыхание, и он со стоном откинулся на свою папоротниковую подстилку.

— Может, надо было подождать, пока он проглотит хоть немного похлебки, а потом уже спрашивать, как его зовут, — сказал брат Нинний, но в голосе его не было осуждения.

У Аквилы вырвался взволнованный прерывистый вздох, словно вздох облегчения после боли или же невыносимого напряжения. Он потер ладонью изуродованный шрамом лоб. В тишине, защищенной от бушующего снаружи ветра, он отчетливо слышал, как дрожит пламя в очаге в центре хижины и как шелестит в соломе что-то живое. Однако ухо его уловило еще один звук — обрывок песни.

И тишина в маленьком домике неожиданно стала хрупкой, как тонкий лед, а два человека, склонившиеся над безмолвным телом третьего, посмотрели друг на друга. Аквила выпрямился и стал напряженно, до боли, вслушиваться в тишину. Звуки приближались, вот песню подхватили другие голоса, раздался взрыв пьяного хохота, затем залп проклятий, возможно, кто-то зацепился за корень ольхи. Они шли вдоль ручья, а это означало, что скоро веселая компания появится из-за деревьев.

— Готовь похлебку, но, Бога ради, сделай все, чтобы парень не произнес ни звука, даже если тебе для этого придется на время усыпить его, — бросил Аквила и направился к двери.

Он молил Бога, чтобы это не были думнонии, недавно присоединившиеся к ним. Они воевали под знаменем Паскента и вряд ли знали его, Аквилу, в лицо. Пригнувшись, чтобы не задеть дверную перекладину, он ступил в торопливо уходящую ночь. Голова его как раз доставала до притолоки, и он, поднявши плечи и подбоченясь, нарочно встал так, чтобы тяжелые складки плаща как можно больше закрывали дверной проем. Золотистый свет от очага пробивался теперь лишь внизу, и человеку, который захотел бы посмотреть, что делается в комнате у Аквилы за спиной, пришлось бы лечь на землю. Он вдруг вспомнил: туника его перепачкана кровью сына Флавии и черные пятна хорошо видны при лунном свете. Правда, если что, у него и самого имеется рана вдоль ребер… Люди уже продирались сквозь заросли терна, бузины и темного утесника за бобовыми грядками. Они подходили все ближе и ближе; блеснуло оружие; отчетливее звучали голоса, грубый бесшабашный смех.

Они вывалились из кустарника всем скопом и застыли на месте при виде хижины и человека в дверях, потом дружно двинулись на него, загомонив, словно растревоженная свора собак. У Аквилы вырвался вздох облегчения — он увидел, что это загулявшие парни Арта, которых он довольно хорошо знал. Судя по всему, парни уже побывали в погребах, куда не добрались саксы, — они еще не были чересчур пьяны, но все же достаточно, чтобы быть опасными. Сейчас им море было по колено, дай только повод покуражиться — достать еще вина и упиться или же заколоть какого-нибудь сакса.

Аквила стоял, привалившись спиной к косяку, и ждал.

Они все разом оказались возле него и, не переставая болтать и смеяться, остановились, и глаза их опасно блестели при свете луны.

— Смотрите-ка, это Дельфин! Старый Одинокий Волк Амбросия. Что ты здесь делаешь, Одинокий Волк?

— Врачую раненый бок с помощью святого человека. А вот вы что делаете, если уж на то пошло? Потеряли дорогу обратно в лагерь под винными парами?

Высокий светловолосый юнец с золотым ожерельем на шее, который стоял, покачиваясь на пятках, расхохотался:

— Мы охотились, охота что надо! Троих убили, а теперь просто подыхаем от жажды.