Факел - [14]

– Поеду, – ответил Саша, – а что тут такого? Дело нужное, мне это не трудно, если кто спросит – я уже работаю… на площадке…

– Странно, – сказала мать задумчиво, – мне всегда казалось, что тренировка ума, гораздо важнее тренировки мускулов.

– Я тоже так считаю, но это просто другая работа. Не менее важная, чем умственная. Вот дедушка…

Он посмотрел на Валентина Николаевича.

– … пишет свою очередную монографию и одновременно делает мебель для театра.

– Дедушка у нас чудак, – сказала мама.

Дед вытаращил глаза.

– Наш местный режиссер отчего-то решил, что если актеры будут играть в окружении настоящей мебели, а не декораций, то спектакль получится жизненным, правдивым и актеры заиграют необычайно талантливо!

Она улыбнулась деду.

– Вероятно, это он и сообщил дедушке и тот согласился помочь – изготовить мебель семнадцатого века, которая стояла в усадьбах. Иначе, как чудачеством такой поступок и не назовешь!

Дед слушал ее внимательно.

– Игра артистов весьма слаба, на мой взгляд, играют они, скорее, для себя и никак не для зрителя, отсюда – равнодушие и скука в зале.

Дед обеими руками взялся за бороду.

– Не любят у нас ходить в этот театр, и совершенно зря Валентин Николаевич тратит свое время, расходует свои физические силы, изготавливая никому не нужную мебель. Да, будет сыграна постановка, посредственно сыграна, и мебель эту задвинут подальше, потому, что режиссерский пыл угаснет…

Мать поставила чашку под краник самовара.

– Мне непонятно старание, с которым Валентин Николаевич выпиливает, вытачивает какие-то ножки, к каким-то стульям.

Дед хмыкнул, встал и ушел.

Саша проводил его печальным взглядом.

– Может это и так, – сказал он тихо, – но мне всегда нравится, как дедушка работает, в мастерской приятно пахнет деревом, мне хочется там бывать. Я с тобой не согласен, мама. Человек должен заниматься тем, что ему нравится и хочется делать.

– Может быть, – ответила она, растерянно. – Нехорошо получилось с дедушкой – я его обидела. Пойду, извинюсь, позову обратно…

Она встала из-за стола и направилась в мастерскую.

– Там интересно, Саша? – спросила сестра.

– За городом это… из метро выходишь и поле, трава растет… тропинки, мальчики идут на работу. Платформы привозят туда всякие ящики и их разбирают до малюсеньких деталей.

Саша показал, какая бывает гаечка.

– А девочки там есть?

– Завтра узнаю.

– Принесешь мне гаечку или винтик?

– Обязательно! – Саша погладил ее по голове.

Из двери в мастерскую показались мама и дед.

– Все отлично, Екатерина Васильевна, – говорил дед на ходу, – хорошо, что помогли, поддержали деталь… Что касается ваших размышлений о театре, то скорее прав Александр – мне нравится работать с деревом! Не было бы этого заказа – было бы довольно скучновато – кое-какая мелкая работа и все. А теперь представьте себе объем…

Он оставил в сторону остывший чай, и налил себе новый.

– Согласен с вами – успех постановки зависит вовсе не от мебели. Для меня ничего страшного нет, даже интересно – изготовить фасонную мебель, современные станки мало мне помогают, в основном я делаю все вручную. Но главное, – он поднял палец, после очередной моей победы на столярном фронте, монография продвигается быстро и качественно. Вот такой парадокс!

– И мне тоже понравилось работать руками, – подхватил Саша, – работа однообразная, но она будит мысль. Голова у меня занята совсем другим…

– Чем она занята? – спросила мама.

– Тем самым – выбором дороги в жизни.

– Посмотрим на результат, – сказала мать.

Второй рабочий день на площадке начался необычно, потому что позвонила Алла. Визифон коротко прозвонил, что означало видеосвязь, Саша положил его на стол. Голубоватый луч развернулся в объемное изображение Симоновой, она была в халате.

Ах да, понял Александр, у них там еще ночь.

– Знаешь, что Аркадий Петровский будет работать в Академгородке?

– Какой еще Аркадий, – не понял он, – ты о ком?

– Из нашего класса. В Омск он уезжал…

– Помню. А сколько там у вас времени?

– Не знаю я, сколько времени, – раздраженно ответила она. – Я тебе о Петровском, а ты мне о времени… кстати, здравствуй, Саша!

– Здравствуй!

– Ты правду говорил про пуговицу?

– Пуговица на рубашке?

– Ты что, не помнишь, о какой пуговице речь или уже не хочешь помнить?

– Пуговица счастья, что ли?

– Да. Признайся, ты придумал про пуговицу, чтобы погладить меня по руке.

– Ну, придумал…

– Я тебе нравлюсь?

– В нашем классе только красивые девушки учились, – дипломатично ответил он.

– Так тебе и Арбузова нравилась?

– Нет. Все, кроме Арбузовой…

– А Свете Викторовой ты мог бы руку поцеловать?

– Не знаю.

– А я думала, только мне ты хотел целовать…

– Да. Больше никому не собираюсь!

– Спасибо. До свидания!

Изображение исчезло.

Странные какие-то разговоры про Петровского, пуговицу и поцелуи, подумал он, засовывая визифон в карман.

С грохотом и скрежетом открылась стена ангара – в этом месте оказался въезд. Внутрь вплыла платформа с горкой блоков, в кабине встал во весь рост худощавый, черноволосый парень в спецовке и рубашке с закатанными рукавами.

– Куда сваливать? – громко спросил он.

– Поближе к столам, – попросил Саша.

Парень подвел платформу к пустым столам и поднял кузов. Блоки с грохотом ссыпались на бетон.