Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы - [41]

— А фраза хороша! — засмеялся Бес. — Хотя на месте той певицы я б глаза выцарапал автору.

— Вот именно. И ведь старались выцарапать, — вздохнул Психолог. — Что не удивительно. Людям не нравится, когда их унижают. Но при этом сама Раневская утверждала, что ей не давали жить завистники таланта… И многие ее доброжелатели тоже говорили о том, что ее затирали, не давали ролей, и так далее, исключительно из зависти к таланту. Никто не пожелал сказать вслух, что во многом это «затирание» было обусловлено ее собственным характером, ее манерой обращения с окружающими.

— Ну да, у недоброжелателей не спрашивали, а поклонники никогда бы такого не сказали, — фыркнул Бес.

— Естественно. — Психолог отобрал у Беса пустую кофейную банку, вылизанную до блеска. — Послушай, ты опять выжрал весь кофе. В следующий раз приходи со своим. Мне ж никакой зарплаты не хватит — снабжать тебя каждый день банкой!

— Жадный ты, — укоризненно заявил Бес. — Баночку кофе пожалел… Эх ты, а еще друг!

Хочу домой

За окном нудно, как царевна-несмеяна, плакал осенний дождик, и мокнущие листья деревьев из последних сил цеплялись за ветки, не желая падать в раскисшую грязь. Психолог был не в настроении: по дороге на работу проезжающая мимо машина обдала его фонтаном мутной глинистой воды, и на костюме остались противные пятна, никак не желающие подсыхать. От мерзкого внутреннего озноба не помогал горячий чай, и Психолог подумал, что простудился. Наконец очередной стакан крутого кипятка избавил его от дрожи, и он отправился в комнату для приемов. Поправил подушечки на диване, заботливо достал плед, развернул его.

Раневская немного опоздала. Вошла, отфыркиваясь и встряхиваясь, как собака после дождя, тряхнула большим серым зонтом с деревянной рукоятью.

— Я тут в уголке его поставлю, — пробасила, пристраивая раскрытый зонт посреди комнаты. — Пусть просохнет как следует.

Удивительно, но этот зонт, загромоздив комнату, неожиданно придал ей какой-то домашний уют.

Психолог расставил на журнальном столике фарфоровых кошечек. Кошечки — на любой вкус. С одинаково-изысканными персидскими мордочками и пышными хвостами, они стоят на лыжах и костылях, уютно сворачиваются в клубок, носят кроссовки и нарядные платья…

— Фаина Георгиевна, выберите ту, что больше всего нравится, — предложил, подвигая столик поближе к дивану.

— Предпочитаю собак! — отрезала Раневская. На кошечек она даже не взглянула.

Психолог с тоской вспомнил погибшую коллекцию далматинцев. Он тоже всегда предпочитал собак, ведь ни одна собака не зашипела на него и не исцарапала, чего нельзя сказать о кошках.

— А почему вам нравятся собаки? — поинтересовался Психолог, переставляя кошек. Раневская внимательно наблюдала за его манипуляциями из-под опущенных ресниц.

— Собаки преданы безусловно, — вздохнула Раневская. — Они любят хозяина всегда, даже если этот хозяин плох. Собственно говоря, для собаки вообще не существует такого понятия, как «плохой хозяин». Есть «ее человек», и этому человеку собака отдает всю свою любовь и преданность. И какую любовь! Собака умрет ради Своего Человека. Кошки — совсем другое дело. Кошка еще подумает, а достоин ли человек ее любви, не говоря уже о преданности. Да и любовь кошки неглубока, в первую очередь она думает о себе, а уж потом о человеке. Если бы вы познакомились с моим Мальчиком, то поняли бы, о чем я говорю.

— Я понимаю, — кивнул Психолог. — Но все же выберите фигурку. Представьте, что это такие собаки.

Раневская засмеялась. Она наклонилась над столиком, перебирая кошек. Покрутила в пальцах нарядную киску в кокетливой шляпке с цветами в лапах, отставила в сторону. Взяла кошечку-лыжницу, погладила пышный хвост, провела пальцем по помпону на шапочке, но тоже отставила в сторону. Туда же отправилась и дачница — симпатичная киска в резиновых сапожках и цветастом фартучке с грабельками в лапах. Сердитая кошка, оскалившаяся, выгнувшая спину дугой, грозно взъерошенная, явно не понравилась — Раневская отставила ее с гримасой неодобрения. Но тут же убрала и ласковую…

В конце концов осталось только две статуэтки. Одну из них Психолог называл «Просто Кошка» — обычная кошка сидела, обернув лапки хвостом. Не было ни платьев, ни шляпок, ни цветочков, ни футбольных мячей. Хоть сейчас за мышами. Вторая носила имя Калека — обмотанная бинтами, с загипсованной задней лапкой, с костылями под мышкой… В общем, действительно калека.

Психолог затаил дыхание, ожидая, какой же фигурке будет оказано предпочтение. Он предугадывал ответ, но все же продолжал надеяться.

Раневская покрутила Просто Кошку, даже улыбнулась ей, но затем решительно взяла Калеку.

— Вот эта, — подала статуэтку Психологу. — Я выбираю эту.

— Спасибо, — Психолог поставил статуэтку около пирамидальных часов, а остальные сложил в коробку.

— Что-то вы не проявляете любопытства, — заметила Раневская. — Даже не спросили, почему я выбрала эту, а ведь там много гораздо более симпатичных фифочек.

— И почему же? — Психолог улыбнулся. — Они вам не понравились?

— Мне вообще не нравятся кошки, — безапелляционно заявила Раневская. — Но вот эту стало жалко. Надо же было так над ней поиздеваться! Живого места нет. Неужто мало было просто одной загипсованной лапы?