Фаина Раневская. Психоанализ эпатажной домомучительницы - [25]

У Психолога тоскливо заныло сердце. На память пришли слова Раневской о том, как она с детства любила играть кого-либо, воображать себя кем-то другим. С мечтательно-ласковой улыбкой она рассказывала, как изображала дворника и мороженщика, знакомых и друзей отца, приятелей и подруг сестры и брата… И ее знаменитая фраза о том, что в театре нельзя играть, каждую роль нужно прожить.

Психолог нервно зашуршал книжными страницами.

— Это было где-то здесь, я же помню, — бормотал он. — А! Вот оно! — и начал читать сам себе вслух: — «Я не запоминаю слова роли. Я запоминаю роль, когда уже живу жизнью человека, которого буду играть, и знаю о нем все, что может знать один человек о другом».

— А почему меня не позвал? — спросил Бес, появляясь в кресле. В руке он держал стакан, который успел подхватить с тумбочки. — Мне, может, тоже интересно!

— Да нет тут ничего интересного. — Психолог сунул книгу в ящик стола. — Все то же самое, ничего нового.

— Тогда что ж ты сидишь взъерошенный, как воробей, только что близко познакомившийся с котом? — ухмыльнулся Бес. — Давай уж рассказывай, что надумал.

— У нее игровая зависимость, подобная той, от которой сейчас начали лечить современных геймеров. Ну, знаешь, этих любителей всяких онлайн-игрушек, которые сутками не отрываются от компьютера и путают реальный мир с виртуальным, — неохотно сказал Психолог.

— То есть ей настолько неприятно быть самой собой, что она готова быть кем угодно, лишь бы только не собой? — уточнил Бес.

— Да, она себя не любит, более того, считает, что ее и любить-то не за что, — вздохнул Психолог.

— Не понимаю, что тебя удивляет? — Бес поставил стакан на тумбочку и лениво потянулся. — Нормальное дело для недолюбленного ребенка. Классический комплекс неполноценности. А насчет игровой зависимости… Ну да, метод компенсации. Тоже обычное дело. Если бы в те времена был Интернет, то нашей подопечной не понадобился бы театр. Нашла бы себе игрушку по душе и сидела бы перед компьютером сутками, прерываясь лишь на походы в сортир.

— Знаешь, вот не уверен, — возразил Психолог. — Механизм компенсации, конечно, аналогичный. Но мне кажется, что игрушки бы ее все равно не удовлетворили. Она всегда хотела чего-то реального, настоящего, такого, что можно потрогать руками. В каком-то смысле она не менее прагматична, чем ее отец.

— Да уж, — засмеялся Бес. — Какие гены, такие и крокодилы.

— Ей необходимо что-то живое, — сказал Психолог. — Ее комплекс не желает обманываться обычными картинками, даже супер-дорогими и красивыми. Знаешь, я раньше думал, что она предпочитает играть в театре, а не в кино, исключительно из-за консерватизма. Ну вот вроде тех людей, которые не признают скороварки или СВЧ-печи по той причине, что предки обходились без них, значит, они и не нужны. И при этом свято уверены, что готовить в обычной кастрюле лучше, чем в скороварке. Теперь считаю, что дело совсем в другом.

— И в чем же? — заинтересовался Бес.

— В изменчивости, — ответил Психолог. — Театр — живой организм. Пьеса, даже та, что идет из года в год каждый день, на каждом представлении играется по-новому. У одного актера заболела голова, второй собрался жениться, третий переживает из-за двоек сына, а у четвертого на носу вскочил прыщ… И все это влияет на их игру. А ведь есть еще и более глубокое вхождение в роль. Сама Раневская говорила о том, что случается: пьеса уже снята, и только тут актер понимает, как именно нужно было играть. И еще говорила, что каждый раз играет по-новому. Но ведь это возможно лишь в театре! Кино — совсем другое дело. Лента отснята, и изменить больше ничего нельзя. Фильм — это нечто застывшее, замороженное, неизменное. Он не развивается, не живет. Для нее же сама мысль об отсутствии развития была непереносимой. Она жаждала изменений.

— Для чего? — Бес фыркнул. — Как по мне, так кино лучше театра. У фильма миллионы зрителей, у театральной пьесы — сотни, в лучшем случае тысячи. Кино — это слава и деньги.

— Думаешь, ее когда-нибудь интересовала слава и деньги? — засмеялся Психолог.

— Обычно именно это интересует людей, — авторитетно заявил Бес. — Уж я-то знаю. Насмотрелся.

— Друг мой, да если бы она была обычным человеком, мы бы тут не ломали головы! — Психолог насмешливо прищелкнул пальцами перед пятачком Беса. — А ты как был бесом, так им и остался. И мыслишь соответственно.

— Ну, я ж не волшебник, я только учусь, — смущенно ответил Бес и тут же озорно оскалился. — Но славу-то она все равно получила.

— Да, как побочный эффект, — отмахнулся Психолог. — Она все время искала любовь. И логика тут простая: если нельзя найти любовь, как у всех, то пусть это будет хотя бы любовь зрителей. Поэтому так и переживала за свою игру. Мучилась: «Ужасная профессия. Ни с кем не сравнимая. Вечное недовольство собой — смолоду и даже тогда, когда приходит успех. Не оставляет мысль: а вдруг зритель хлопает из вежливости или оттого, что мало понимает?» Она не доверяла даже восторгу зрителей!

— Чего ты от нее хочешь, она ведь не доверяла даже любви своего отца, — заметил Бес. — А уж он-то был близкий, родной человек, не то что зрители, которых она и в лицо-то не различала.