Фадеев - [69]

Горький сделал еще одну попытку остановить Фадеева. Он направил ему письмо, написанное в полушутливом тоне:

«Дорогой дядя Саша, проклинаю злую муху, которая укусила Вас!

Из группы человеков, коих Вы обвиняете в тяжком грехе «неделания», мне известен лично только один Макарьев, парень — как мне кажется — прямодушный и хорошего ума. И насколько я его знаю, то в социальном малодушии подозревать не могу. Знаю также, что он недавно ездил в пределы Тверской губернии, навестить свою родительницу, а попутно хорошо исполнил одно мое маленькое поручение общественной ценности. Все остальные, поименованные Вами злодеи, неизвестны мне и что они делают — не знаю так же, как не знаю и где они.

Оргкомитет ничего не делает, и это весьма понятно, ибо — осторожно. Гронский — в отпуску, вероятно и все остальные тоже сказали себе «Ныне отпущаеши владыко» или что-нибудь в этом духе. Гнев Ваш на этих людей не совсем понятен мне.

Если Вы бросите писать роман и полезете в драку — это будет дико и непростительно. Всему свое время, хватит времени и для драки, а сейчас Ваша задача — кончить работу по роману. Это Вы и делайте, временно позабыв обо всем остальном…

Ваше предложение издать серию книг, которые осветили бы молодежи нашей условия воспитания революционера в прошлом — имеет совершенно ясную социальную ценность. Книги выбраны Вами удачно, однако — не все. Можно подобрать больше и лучше. Об этом потолкуем при свидании, это — хорошее, нужное дело.

Больше писать не буду, ибо — устал, ибо еще нездоров, ибо только что беседовал непрерывно 3 часа. В Берлине я действительно захворал, опасались воспаления легких. Но, вот, все еще жив. И нимало не протестую против этого. Жить я готов вплоть до полного торжества социализма и даже после этого еще 16 недель.

Ну ладно. Не дурите и кончайте роман. Это Ваш долг.

Жму руку. А. Пешков».

Нетрудно догадаться, как поступил Фадеев.

Осенью 1932 года серия его статей «Старое и новое» публикуется в «Литературной газете»: «Союзник или враг», «Где у нас таится главная опасность» (11 октября и 17 октября 1932 года); «Художественная литература и вопросы культурной революции. Задачи марксистско-ленинской критики» (23 октября 1932 года); «Вопросы художественного творчества» (29 октября и 11 ноября 1932 года).

Исследователи фадеевского творчества считают, что появление этих статей знаменовало переход к новому этапу литературного развития, победу здоровых его тенденций и назревших уже в писательской среде творческих требований и устремлений. Фадеев «первый в налитпостовской группе» понял, как свидетельствует участник событий Юрий Либединский, что во вновь создающемся Союзе писателей должна быть «налажена нормальная обстановка», преодолена «групповая инерция» наиболее «сильной и наиболее агрессивной налитпостовской группировки» и тем самым созданы условия для «единой и дружной работы всех писателей-коммунистов».

Интересны те места статей, где Фадеев описывает нравы тогдашней литературной жизни.

Что еще поражает, когда читаешь статьи, так это удивительное знание Фадеевым современного литературного процесса. Десятки имен, произведений становятся объектами пристального критического анализа. Статьи «Старое и новое» в наше время не опубликованы полностью. Они бы украсили любую хрестоматию и были бы новым неожиданным словом для тех, кто изучает литературную историю.

С этих осенних месяцев 1932 года большую часть времени у Фадеева отнимала будничная, нередко чисто функционерская работа в оргкомитете по подготовке к съезду писателей. Много здесь было пустой суеты. Он «возится» в силу той или иной необходимости с литераторами, имена которых интересны лишь тем, что они общались с Фадеевым.

Поиски наиболее верных критериев и методов анализа литературных произведений даются Фадееву нелегко, и в этом не только его вина. Он оценивает произведения по высокой шкале большой литературы. Многие близкие Друзья не в силах дотянуться до этой высоты. И на Фадеева сыплются обвинения в том, что он неискренен, а тон его выступлений якобы менторский, в духе формализма и так далее. Эволюция его взглядов, естественная в биографии творческого человека, расценивается подчас как измена принципам.

Перед самым началом Первого съезда советских писателей, 8 августа 1934 года, Фадеев выступил на Всесоюзном совещании критиков. Перед ним выступил критик П. Рыжков, который в своем выступлении резко, зло критиковал Фадеева за то, что тот еще совсем недавно в статье «Долой Шиллера!» отрицал романтизм, а теперь выступает вместе с философом П. Юдиным в его защиту, с тем самым Юдиным, которого также совсем недавно считал своим противником. «Беспринципность», — бросает Рыжков.

Фадеев ответил критику: «Нет, товарищ Рыжков, я никогда не был беспринципным человеком, я шесть лет стоял на рапповской платформе. Мне как-то сказали, что я от кого-то «отошел». Зачем мне от кого-то отходить? Ведь это было и мое собственное, и наше коллективное, потому что и я разрабатывал теоретические статьи и писал. Был ли такой случай, чтобы я где-нибудь пошатнулся? Не было такого случая. Я стоял на этой линии. Партия поправила нас, сказала: неправильно. Не сразу мы это поняли, в том числе и я. А когда я понял, то неверно, что просто пересел с одной кобылы на другую. Я написал целый цикл статей «Старое и новое», в которых подверг пересмотру целый ряд своих взглядов под влиянием нашей критики. Но там, где я не убедился, что это правильно, я отстаивал свои старые взгляды. Например, лозунг «Союзник или враг». Я считал это правильным, и потому мне пришлось вылезти с его защитой… Но когда я сам пришел к выводу, что лозунг «Союзник или враг» совершенно неправильный, то я выступил и сказал, что и это неправильно. Товарищ Рыжков не может обвинить меня в беспринципности. Если ты в чем-нибудь убежден, стой на этом, защищай. Страдать — страдай. Бьют тебя, — если уверен, что прав, — бейся. Иначе ты не организуешь никаких людей. А если ты понял, что это ошибка, то откинь все обывательские соображения, — у нас дружба дружбой, а служба службой, и если ты большевик, то признай ошибку, проанализируй, дай возможность другим осознать ошибку».