Фадеев - [59]

«Перелистывая однажды А. К. Толстого, — вспоминал Ю. Либединский, — Саша прочел вслух:

Двух станов не боец, а только гость случайный,

За правду я готов поднять свой гордый меч…

И, засмеявшись, сказал:

— А ведь это, пожалуй, рассуждения двурушника!

Я все ближе узнавал Сашу, и сейчас, когда в памяти моей встают отдельные мелочи, связанные с ним, я вижу в них проявления его характера, порою очень многозначительные.

Однажды мы втроем — он, я и Валя Герасимова — должны были навестить близкого нам трем человека, находившегося в санатории во Всехсвятском. В трамвае между моими спутниками возникла ссора, продолжавшаяся уже и тогда, когда мы слезли с трамвая и через мост, проложенный над железнодорожными путями, пошли в сторону санатория. Gama в отношении язвительности никак не мог соревноваться с Валерией Анатольевной и потому сердился все сильнее. В руках он нес плетеночку с пирожными, предназначенными для больного. И вдруг, вспылив, Саша с такой силой шмякнул плетенку о землю, что, когда я поднял ее, она превратилась в бесформенный комок, где пирожные оказались перемешанными со щепками и песком.

А Сашу уже унесло точно ветром.

Он был очень вспыльчив, и при его большой физической силе это, казалось бы, должно было повлечь за собой драки и скандалы; по силам, отпущенным ему природой, он мог бы легко изувечить противника. Но я не помню ни одного случая, чтобы даже в состоянии крайнего аффекта он употребил свою силу во зло».

Американский писатель Дос Пассос, приехавший в Советский Союз и гостивший у А. Фадеева, прощаясь с хозяевами, сказал, поминутно заглядывая в свой словарик, с которым он никогда не расставался:

— Очень вас благодарю, но мне удивительно, что живете вы аскетически…

— А мы-то старались изо всех сил, готовили каждый день три блюда на обед!.. — смеясь, рассказывали Саша и Валя.

Среди друзей Фадеева — известный венгерский писатель Антал Гидаш. Он похож на Фадеева: высок, необыкновенно здоров, спортивно собран, подтянут. Они подружились в двадцатых.

Антал Гидаш женится на Агнессе Кун, дочери видного венгерского революционера Белы Куна. Сложная будет у них жизнь. Горькие испытания обрушатся на них. Арест и гибель Белы Куна в 1937 году. Арест Антала Гидаша как родственника «врага народа». Агнесса где-то в степях Казахстана. Долгие годы разлуки. Фадеев вместе с Федором Панферовым и Александром Жаровым направят письмо в инстанции, защищая честь поэта-интернационалиста. Антал будет освобожден во время войны. Приехав в Москву, спешит к Фадееву, справедливо полагая, что там его, как друга, растроганно, со слезами на глазах ждут. Оденут, обуют, помогут вернуться к творчеству.

Пройдут годы, а фадеевский облик не потускнеет, не затуманится в памяти венгерского поэта:

«Мы встречались все чаще.

Дом Герцена. На втором этаже — Всероссийская ассоциация пролетарских писателей. Две комнаты, а может, и три.

Редакция журнала «Октябрь». Одна комната, а может, и две.

Из окон виден сад и Тверской бульвар, где то и дело, дребезжа, проходит трамвай «А», или, как его ласково окрестили, «Аннушка». Садом идет Фадеев. Никогда не видел я такой красивой походки.

Внизу в Доме Герцена — ресторан. Обед из трех блюд — пятьдесят пять копеек. Первое и второе блюдо по выбору. На третье непременно кисель. Между гудящими столиками (писатели и здесь не прекращали свои споры) мягко и бесшумно прохаживается «метрдотель» с черной окладистой, бородой и с внешностью профессора медицины. Он знаком со всеми. И уже по одному его приветствию можно угадать, кто из посетителей ресторана обогатил пролетарскую литературу новой достойной книгой.

…Международная конференция пролетарских и революционных писателей… Зал заседаний Народного комиссариата просвещения. Председатель — Луначарский — в отлично сшитом костюме, который, однако, мешковато сидит на его крупной, медвежьей фигуре. Секретарь — Бела Иллеш — гордо ходит в русских сапогах. Мы с Фадеевым стоим в коридоре. Вдруг он здоровается с кем-то и — я вижу это впервые — низко кланяется. Мимо нас проходит пожилая женщина в мальчиковых башмаках: член коллегии Наркомата просвещения, вдова Ленина — Крупская.

…Русские и иностранные революционные писатели справляют десятую годовщину Октября на квартире Серафимовича. Рядом в хозяином дома сидит молодой, совсем молодой человек. Весь вечер молчит. Говорят только его очень синие глаза. Серафимович представляет его гостям:

— Мой земляк. Скоро выйдет его роман «Тихий Дон».

Раздается привычное для таких случаев «ура», и писатели мгновенно переходя» к другому. «предмету».

…Год спустя, в декабре 1928 года, мы поехали в Малеевку, в первый открывшийся Дом творчества.

В тулупе, в валенках и с фонарем в руке на террасе стоял Серафимович.

Дом творчества — старый Лавровский домик — был на пять или шесть комнат. Метрах в пятидесяти от него стояла бревенчатая банька.

Воду для кухни мы сами таскали ведрами из речушки. Брали с собой колун, прорубали окошко в речке, которая каждую ночь туго запахивалась, стараясь защититься от стужи. И дрова кололи сами. Фадеев с таким восторгом размахивал топором, будто только затем и приехал сюда, чтобы наколоть несколько саженей дров. После каждого удара слышался могучий выдох: «Кха!»