Фабула - [8]
Делает последнюю затяжку, морщиться и тушит сигарету.
Мне иногда хочется тебя вспоминать, но я гоню от себя твой образ, твой запах, вкус, потому что страшно ещё с тех времён, когда я навсегда уехала из Парижа, иначе есть повод жалеть… а если и жалеть о своём скором отъезде, то это значит жалеть обо всей своей прожитой жизни. Я помню, как ты бежал за поездом
Звучит отдалённый гудок паровоза.
и умолял остаться, ты кричал признания в любви, а я ничего не могла ответить, потому что потеряла голос. Я шептала, что тоже может быть, люблю, но уже поздно об этом говорить. Мне нужно было быстрее уезжать… ты говорил, что я буду жалеть и что жизнь с тобой будет намного лучше, чем здесь, в России, и, вероятно, был прав, но до этой минуты никогда не смела даже думать о том, как сложились бы наши судьбы, останься я во Франции.
Маргарита Львовна встаёт, звучит лёгкий французский мотив, аккордеон.
О, Бернар, я помню, как мы с тобой познакомились. Это был май. Ты, наверное, единственный, кто познакомился со мной не в кабаке. На тот момент у меня было много поклонников, и даже образовалась небольшая кучка завсегдатаев, приходившая компанией в мою смену. Они садились в самом дальнем углу, за большим столом напротив меня и слушали, споря друг с другом о том, как переводится то или иное слово на французский. Они веселили меня, заказывали мне напитки, флиртовали, а тебя среди них не было. Ты, вообще, не знал, что я пою, может тем ты мне и запомнился. Хотя как ты мог мне не запомниться, кто ещё так глупо умеет начинать диалог: (дразня) «Девушка вы так ослепительны, что я подумал, что сегодня солнечный день!». «Tromper», — только и могла я ответить. Ты тогда обиделся, что я прозвала тебя глупцом, но всё равно не отстал. Шёл за мной от самой Триумфальной арки до моего отеля. Путь был долгим, но зато за это время столько смог мне рассказать, что я не могла не согласится сходить с тобой вечером в ресторан. Ты мне рассказывал зачем-то о русских классиках и восхищался ими, думая, что произведёшь на меня таким образом впечатление. О Толстом, Достоевском, Бунине, а после перешёл к французским, потому что русских, я думаю, ты больше и не знал. Но зато с тех пор я полюбила стихи Рембо, Малларме, и других «Проклятых поэтов», хотя читая их или слушая, как ты окунаешь свой бархатный голос в невероятные метафоры — ничего категорически не понимала. Только потом я уже намного лучше стала знать язык и больше разбираться в искусстве, истории, поняла, что переводы, какие бы они не были хорошими, не могут передать настоящей сути стихотворений: что-то неуловимое терялось, чувственное, что мог сказать только француз или только сам автор.
Выходит на авансцену и чувственно декламирует:
Я помню, как мы впервые поцеловались. Для меня это было ребячеством, несерьёзным. Ты был отличным другом, но и влюбиться в тебя мне никто не запрещал, потому я без раздумий кинулась наслаждаться звёздами, рекой, великолепными сооружениями, окружающими нас. Это же Париж, а там нельзя быть невлюблённым. Но о том, что я нашла настоящую любовь, мне совсем не приходило осознание, а ты ждал, пока я решусь сказать тебе, что люблю, а я так боялась тебя расстроить и потому ждала, пока настоящее чувство действительно придёт, и оно пришло, когда я сидела в вагоне поезда, уже подъезжая к Москве, и плакала, потому что поняла, что потеряла тебя, потеряла всё, и возможно, никогда больше так не влюблюсь, что и действительно произошло. Ну, что с меня тогда было взять. Девчонка, девятнадцать лет, которая мечтала стать великой певицей. Могла ли я тогда подумать, что упустила самого лучшего в мире человека? Мы стояли с тобой на Petit Pont, и ты сказал: «Здесь так красиво, самое время поцелуев», — и я прильнула к тебе, растворилась, ноги мои уже не могли касаться земли, я не поверила, что можно так парить, а потом вдруг испугалась и вспомнила, что ты просто хороший друг, и не хотела верить, что по-настоящему полюбила. Но губы горели ещё несколько дней, так, что я не могла почти неделю с тобой видится и сказала, что сильно заболела. Чего я тогда боялась? Этого мне уже и не вспомнить. Наверное, я боялась, что, выбрав тебя, я могу ошибиться.
Молча бродит по сцене, видит на серванте глиняную свистульку в форме птички, разглядывает её, свистит и мечтательно продолжает говорить
Затем мы начали играть в пару. Ты знал, что ни наш поцелуй, ни наши свидания для меня не являлись чем-то серьёзным и понимал это, поддерживал. Для тебя было важно, чтобы мы просто были вместе, а я радовалась, что ты не торопил и не настаивал на объяснениях — это было самым счастливым временем в моей жизни. Мы бегали по Парижу, целовались, падали на газон и пытались разобрать целые истории, увиденные в силуэтах деревьев, домов, облаков — мы были окрылённые, и те, кто нас видел каждый день, без умолку болтающих о чём-то несущественном, спрашивали: «Vous ne domez donc jamais?», На что я им по-русски отвечала: «Нет, если мы уснём, мы будем такими же угрюмыми свиными харями, живущими только для того, чтобы бессмысленно прожигать свою жизнь на добывание денег», — они кивали, будто понимали, что я говорю, а ты Бернар смеялся во весь голос, потому что, благодаря мне, смог приблизиться к своей мечте: в совершенстве овладеть русским языком. Ты, конечно, не в совершенстве овладел им тогда, но я старалась помочь.
