Фабрика офицеров - [8]

Но прежде чем уйти, Катер заметил Крафту:

— Обратите внимание вот на какую деталь, мой дорогой! Почему Кротенкопф доложил об этом безобразии только теперь, в полдень? Ему следовало бы сделать это самое позднее ранним утром — таков порядок. О чем он, собственно говоря, думает? С кем он, по его мнению, имеет здесь дело? Суммируйте как следует факты, подумайте. Человек, поступающий вопреки уставному порядку, подозрителен.

Крафт не без признательности поглядел ему вслед. Катер был тертый калач, да это и неудивительно: иначе как бы он мог удержаться здесь, в военной школе?

Замечание Катера о том, что жалобщик, то есть унтер-офицер Кротенкопф, отступил от уставного порядка, было одновременно и простым и сложным. Оно само по себе уже сулило Кротенкопфу неприятности.

— У меня сильнейшее желание, — сказал Крафт, — швырнуть всю эту ерунду самому Катеру под ноги.

— И это, — спросила Эльфрида, приблизившись к нему, — твое единственное желание?

— Может быть, нам следует запереть дверь? — проговорил обер-лейтенант Крафт, стоя вплотную к Эльфриде.

— Не получится, — ответила она чуть хрипловато. — К этой двери нет ключа!

— Откуда ты это знаешь? — спросил он тотчас же. — Ты уже пробовала?

Она приглушенно засмеялась и тесно прижалась к нему, словно желая прекратить дальнейшие расспросы.

Он крепко обнял ее. С закрытыми глазами она откинулась назад — на письменный стол, за которым обычно сидел командир роты. И осторожно отодвинула кофейные чашки, чтобы не свалить их на пол.

— Сюда никто без вызова не войдет, — сказала она, — а Катер ушел в казино.

Обер-лейтенант Крафт посмотрел мимо нее, на записную книжку, лежавшую на столе. Там было записано: «Позв. Ро. 25/33», что, видимо, означало: позвонить Ротунде, владельцу «Пегого пса», — он обещал поставить 25 бутылок вина, заложенных на хранение еще в 1933 году. Тут Крафт прикрыл глаза, не желая видеть ничего — ни букв, ни цифр. Только чувствовать, ощущать, что ему еще позволено жить на этом свете.

Они оба тяжело дышали. А снаружи в это время раздавалось пение фенрихов:

В мире нет страны прекрасней…

Пение, сопровождаемое громким топотом сапог, звучало довольно громко, и это устраивало Крафта, так как казармы, строившиеся не на вечные времена, имели в большинстве своем тонкие стенки.

— С нетерпением буду ждать сегодняшней ночи, — сказала на прощание Эльфрида.

Карл Крафт смог только кивнуть в ответ.

Унтер-офицер Кротенкопф, так называемый изнасилованный, ожидал обер-лейтенанта Крафта в коридоре. Он страдальчески глянул на своего начальника, затем стыдливо опустил в поклоне голову.

Надо заметить, что унтер-офицер Кротенкопф отнюдь не был ни стыдливой мимозой, ни слюнтяем, ни тщедушным затворником — это был горбоносый мужчина с толстыми, оттопыренными губами, обезьяньими руками и здоровым задом — фавн с задворок Нижней Саксонии.

— Они позвонили мне, — заговорил он оскорбленным тоном, с искусственным возмущением. — Они подняли меня с постели среди ночи, утверждая, что телефонная связь не действует. Я сказал им, что они могут поцеловать меня в зад. А они ответили: но только не по телефону! Это должно было бы меня насторожить. Но я думал только об исполнении своего долга, о телефонной связи и о генерале — представить себе только, что он вдруг захотел бы позвонить, а телефон неисправен! Это пахло строительными работами или фронтом! Вот я и отправился к ним, потому что служба есть служба. Но только я вошел в подвал, как они набросились на меня. Все втроем, словно дикие. Они буквально сорвали с меня одежду, даже сняли сапоги — и при этом ужасно пыхтели, потому что сапоги у меня чертовски тесные. Кто не знает, как за это взяться, тому приходится попотеть, чтобы стянуть их. Но этих баб и это не остановило.

— Довольно, довольно, — остановил его Крафт, которого совсем не интересовали мелкие детали происшествия. — А почему вы пришли с докладом только теперь? Мне кажется, до вас должно было дойти еще ранним утром, что вы стали злополучной жертвой грубого насилия.

— Это верно, — ответил Кротенкопф с подобострастной улыбкой, — но я ведь тоже не изверг. И никогда не был мелочным. У меня кожа дубленая — все вытерпит. И когда бабы выкинули этот номер — между прочим, они были в стельку пьяные, — я подумал: ладно, ты же не злопамятен. Ведь если человек выпьет, хмель ему ударяет в голову, и некоторые от этого теряют рассудок. Бог с ними, подумал я, будь выше этого. Война всегда жестока и требует жертв. Так я рассудил. Но главные неприятности начались позже. Теперь эти ромашки обращаются ко мне просто по имени, они называют меня Вольдемаром! А это уже слишком. Они не желают больше подчиняться, они все время хихикают, говорят двусмысленности и смеются над моими приказами — они называют меня любимым! Скажите на милость! Называют меня любимым при всех, и не только эти три вчерашние, но и все остальные, что работают на коммутаторе. А этого я, как человек и унтер-офицер, не могу допустить.

— Ладно, хорошо, — сказал обер-лейтенант Крафт. — Я займусь этим делом, если вы на этом настаиваете, Кротенкопф.

— Да нет, я ни на чем не настаиваю, — заверил унтер-офицер, — но что же мне делать — надо мной смеется уже вся казарма! И называть меня Вольдемаром… Меня вообще-то зовут Альфредом. Сделайте что-нибудь, господин обер-лейтенант!