Фабиола - [7]

Мы упомянем о некоторых из них и, во-первых, о Кальпурнии — человеке начитанном, но страшно нудном, надоевшим всем своею ученостью. Это был плотный, высокого роста мужчина с короткой, толстой шеей, как будто вросшей в его туловище. Такие короткие и толстые шеи всегда придают человеку незавидное сходство с каким-нибудь сильным, но тупым животным. Второй гость был Прокул, он жил в доме Фабия и любил хорошо поесть. Кроме этих двоих, были и другие, более интересные люди. Между ними выделялся умом и красотой молодой офицер преторианской гвардии Себастьян, находившийся в дружеских отношениях с семейством Агнии и Фабиолы. Ему не было и тридцати лет, но будущность его была уже обеспечена; он был любимцем обоих императоров, Диоклетиана на Востоке и Максимиана в Риме, и мог надеяться на самую блестящую карьеру.[2] Одет он был очень скромно, был прост и в обращении; разговор его, серьезный, умный и занимательный, привлекал к нему общество. Все любили говорить с ним, все любили его слушать.

Себастьян был представителем лучшей молодежи того времени. Он славился своею щедростью, благородством, мужеством и добротой. Рядом с ним, будто для контраста, стоял красавец Фульвий, новая звезда римского общества, о котором Фабиола говорила Агнии. Он был молод, щегольски одет, речь его была изысканна, но с легким иностранным акцентом. Его подчеркнутые учтивость и светскость многим уже начинали казаться приторными. Кольца на руках, золотые вещи на платье свидетельствовали о внимании, которое он уделял своему наряду, и соответствующих денежных расходах. Фульвий появился в Риме внезапно. При нем был только старый слуга, по-видимому, очень к нему привязанный. Никто не мог с уверенностью сказать, был ли он рабом, вольноотпущенником или же другом Фульвия. Слуга отличался смуглым цветом лица и говорил с Фульвием на незнакомом языке. Он обладал довольно отталкивающей наружностью, а в глазах было что-то звериное, и другие слуги его боялись.

По прибытии в Рим Фульвий снял квартиру, меблировал ее с необычайною роскошью и набрал целую толпу рабов. Он любил сорить деньгами, но еще больше любил, чтобы все говорили об этом. Красота, богатство Фульвия, светские манеры и внезапное появление его в Риме привлекали к нему всеобщее внимание.

Развращенный и пресыщенный Рим требовал от человека немногого: он должен был быть богат, давать ужины и принимать гостей. Остальное никого не интересовало. Рим находился уже в том состоянии упадка, когда богатство и красота предпочитаются всему на свете. Император принял Фульвия благосклонно, — чего же больше? И весь римский свет спешил познакомиться с приезжим.

В лице Фульвия, чрезвычайно красивом, было, однако, что-то неприятное. От тонких черт его лица, словно изваянных из мрамора, казалось, веяло холодом...

Скоро все сели, или, лучше сказать, возлегли на длинных кушетках вокруг стола. Центр занимал хозяин с двумя гостями. По одну сторону стола сидела Агния и Фабиола (в отличие от мужчин, женщины не могли возлечь по обычаям того времени), а напротив них расположились Себастян и Фульвий. Часть подковообразного стола осталась пустою, чтобы слуги могли менять посуду и подавать новые блюда. Стол был накрыт скатертью; скатерти уже начали широко использоваться, хотя во времена Горация о них еще не имели представления.

Когда гости почувствовали себя сытыми, завязался общий разговор.

— Что нового рассказывали нынче в банях? — спросил Кальпурний, — я, знаете, не хожу туда; мне недостает времени на эту суету, я всегда так занят, так завален работою...

— Очень интересные слухи. Божественный Диоклетиан приказал, чтобы термы были непременно окончены в течение трех лет.

— Невозможно! — воскликнул Фабий. — Еще на днях, проходя в сады Саллюстия, я взглянул на работы, и уверяю вас, что они мало продвинулись с прошлого года. Остается бездна дел: надо пилить плиты из мрамора, вытачивать и полировать колонны, а это не пустяки.

— Верно, — заметил Фульвий, — но я знаю, что во все концы империи разослан приказ согнать в Рим всех пленных, всех преступников, приговоренных к работе в рудниках; кроме того, тысячи христиан, которых используют на этих работах, быстро их продвинут.

— А почему на них используют преимущественно христиан, а не других преступников? — спросила Фабиола с любопытством.

— По правде сказать, этого я не знаю, — ответил Фульвий, улыбаясь и показывая ряд блестящих, белых, как жемчуг, чубов. — Могу только сказать, что я узнаю христианина среди сотен преступников.

— Почему? — хором спросили все присутствующие.

— Обыкновенно преступники не слишком любят трудиться, и это понятно: их постоянно надо побуждать бичом, чтобы работа двигалась. Кроме того, они беспрестанно ругаются между собой и даже дерутся. Христиане же, напротив, трудолюбивы и спокойны. Я видел в Азии собственными глазами молодых, богатых, знатных патрициев, избалованных дома нежными родными. Они были схвачены, уличены в том, что принадлежат к христианской секте, и, следовательно, приговорены на всю жизнь к тяжким работам. Верите ли, что они своими белыми руками, никогда не знавшими тяжестей, работали так же усердно, как простые рабы. Мало того, они помогали рабам и вместе с ними таскали тяжеленные камни. Это, разумеется, не мешало надзирателям бить их палками, потому что божественный император приказал обращаться с ними как можно суровее и стараться всеми способами сделать участь их невыносимой. Они все терпели и не жаловались.