Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - [99]

Надо быть лишенным ума, чтобы остановиться на большой дороге и броситься на человека, обвиняя его в воровстве. Следовательно, невозможно даже предполагать, что я напрасно обвинял Сельского, когда 6 особ, бывших в экипаже, видели, как он сидел за экипажем. Говорят здесь, что одна дочь Сельского в замужестве за священником, а другая за богатым купцом, и хотя он известен, как человек дурной нравственности, но что он выпутается, хотя уличен в намерении отрезать пак и в разбое на большой дороге. Надеясь на правосудие нарвской полиции, я долгом поставляю известиться о сделанном Сельским преступлении и по приезде в Петербург доведу о случившемся до сведения господ шефа жандармов, министра внутренних дел, военного генерал-губернатора и гражданского губернатора, чтоб удалением Сельского из города и примерным наказанием его за увечье дворянина и покушение к воровству избавить других проезжих от угрожающей им опасности. В городе Нарве, 18-го сентября 1837 года.

Подписал коллежский асессор Фаддей Булгарин.

Примечание. Женщина, сказавшая мне, что пойманный мною вор есть Сельский, называется Авдотья. Я и вышеупомянутый дворянин Игнатьев видели Сельского в окне его собственного дома и узнали его. Все показанное готов я утвердить присягою. Авдотью мы нашли потом в доме Сельского. Кроме причиненного мне Сельским увечья, от которого стражду и совершенно болен, Сельский разорвал на мне и на дворянине Игнатьеве шинели и сюртуки.

Отчетливо видно, что речь идет о том же случае, что и в анекдотическом рассказе Кёнига. Оказывается, Д. Л. Мордовцев напрасно посчитал случившееся «не литературным приключением», не подозревая о литературном применении сюжета в немецкой статье «Русские перебранки». Однако откуда Генрих Кёниг, живший в гессенском городке Ганау, не читавший по-русски, мог знать об этом сюжете? Йозеф Леман, редактор берлинского журнала, в котором печатались переводы произведений Булгарина и других русских авторов, по-видимому, считал виновником в этой клевете того же русского «суфлера», Н. А. Мельгунова. Отвечая на статью Кёнига, Леман писал (перевожу с немецкого):

г. Г. Кёниг, который, по собственному признанию, не понимает ни слова по-русски, должен был, однако, в связи с полемическими выпадами в его книге против ряда русских писателей полностью положиться на то, что ему об этом счел нужным сообщить его информатор [Gewährsmann], г. Мельгунов. Мы отнюдь не желаем вступить в поединок на стороне гг. Греча, Булгарина и Сенковского (барона Брамбеуса), атакованных в качестве представителей петербургской журналистики г. Мельгуновым, горячим сторонником москвичей здесь, в Германии, так как мы находимся слишком далеко от места событий, чтобы принять сторону той или иной партии. От немецкого же писателя г. Г. Кёнига мы, однако, вправе ожидать как минимум, что он не будет доверять только авторитету русского суфлера, чтобы выдвинуть обвинение немецкому изданию, которое, в случае его справедливости, унизило бы его в глазах всех немцев. Где же в нашем журнале г. Кёниг прочитал статьи, которые оправдали бы его выражение, что «мы наивно-дословно переводим самые грубые выпады Булгарина против немцев»? Мы действительно недавно опубликовали несколько юмористических статей Булгарина, но грубые выпады против немцев мы в равной степени не позволили бы ни этому писателю, ни его противнику Мельгунову, ни какому-нибудь французу или англичанину. ‹…›»[822].

Очевидно, Леман считал, что Кёниг узнал о несчастье Булгарина от Мельгунова и, таким образом, продолжил в своей статье выступать на русские темы под диктовку московского «суфлера». Однако один случайно сохранившийся документ открывает нам неожиданный источник, который Кёниг использовал при написании статьи «Русские перебранки». В 1970-е годы немецкий славист Ханс-Бернд Хардер обнаружил в архиве Исторического общества города Ганау небольшой фонд материалов из наследия Генриха Кёнига, в том числе несколько писем русских литераторов к Кёнигу: одиннадцать писем Н. А. Мельгунова (1837–1845 гг., на французском языке), два письма князя В. Ф. Одоевского (1842 г., тоже на французском языке), одно письмо барона Е. Ф. Розена (1841, на немецком языке) и два письма К. Л. Блюма (1837, 1840, на немецком языке)[823]. Н. А. Мельгунов, В. Ф. Одоевский и Е. Ф. Розен – персонажи «Литературных картин из России», однако их письма для нашего сюжета не представляют особого интереса[824]. Но письмо Карла Людвига Блюма (1796–1869), профессора истории, географии и статистики в Дерптском университете[825], как раз является тем искомым источником истории о несчастном случае с Булгариным[826]. Именно из письма Блюма Кёниг не только почерпнул всю информацию, но даже практически дословно использовал некоторые его формулировки. Приведем текст письма Блюма от 2 декабря 1837 г. в переводе с немецкого:

Карл Людвиг Блюм. Письмо Генриху Кёнигу [827]

Дeрпт, 2 декабря 1837 г.

Вы точно угадали, почтенный друг, что сделали мне своеобразный сюрприз своими «Литературными картинами из России». Еще прежде, чем Вы были так любезны переслать мне милейшую книгу, за которую я Вас сердечнейше благодарю, я прочитал о ней объявление в Allgemeine Zeitung и др. с большим удивлением. Но из «чужака» книга вскоре сделалась дорогим другом и доставила нам всяческое наслаждение. Хотя мне все еще нужно беречь себя от чрезмерного чтения и посему я ограничиваюсь, за редкими исключениями, текущими делами, я прочитал это милое сочинение немедленно с великим удовольствием. Затем я стал делиться прочитанным, и, так как вскоре, к счастью, некоторое число экземпляров поступило к нашим книготорговцам, то из-за шума, который мы произвели, все они были быстро раскуплены. Рейц и его чрезвычайно милая и образованная русская супруга