Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - [134]

Экономика была чуть ли не единственной темой, на которую в николаевской России можно было писать почти без опаски, так как «официальная экономическая политика была гибкой и зачастую определялась в зависимости от конкретной ситуации». Булгарин «лоббировал экономическое развитие и улучшение транспортного сообщения» (Кёпник, с. 168–169), но при этом был «протекционистом», для которого «свободная торговля была абсолютно неприемлема» (Кёпник, с. 181). Булгаринской «панацеей от экономической отсталости был ‹…› просвещенный энтузиазм, вызываемый самодержавием» (Кёпник, с. 173). Мысль, что «самодержавие может нести ответственность за недостаток гражданской инициативы, наверно, не приходила Булгарину в голову» (Кёпник, с. 171).

Ни для Булгарина, ни для Греча «не существовало принципиальной разницы между индивидуальным и государственным благом» (Кёпник, с. 261). «Прививая лояльность по отношению к династии Романовых, вкупе с желанием к самосовершенствованию, Булгарин и Греч рассчитывали повлиять на формирование в России упорядоченной и просвещенной социально-политической системы» (Кёпник, с. 160). Впрочем, «готовность служить николаевскому режиму, проявляемая Булгариным и Гречем, отнюдь не ограничивалась этими двумя журналистами, ‹…› но была общей чертой тогдашней российской прессы. ‹…› Нетрудно понять, почему журналистика в России превратилась чуть ли не в разновидность государственной службы» (Кёпник, с. 249).

И все же «успех “Северной пчелы” и ее издателей зависел не столько от правительственных субсидий» – которых, заметим, газета не получала, – «сколько от поддержки читающей публики» (Кёпник, с. 112), т. е. подписчиков[1144]. Основную часть подписчиков «Пчелы» (число которых достигло наивысшей точки – 9000 человек – в период Крымской войны (Кёпник, с. 54)) составляло так называемое среднее сословие – «служилые дворяне, помещики, чиновники, промышленники и купцы» (Кёпник, с. 90)[1145].

Алкайр уверял, будто «публике газета нравилась, потому что там печаталось то, что хотели читатели. Булгарин не пытался облагородить общий вкус» (Алкайр, с. 24)[1146]. Нурит Шлейфман, проанализировавшая оформление и содержание «Северной пчелы» с 1825-го по 1840 г., установила, что это не совсем так: «Критики “Северной пчелы” часто утверждают, что изобилие сведений о погоде, странных природных явлениях и катастрофах было отличительной чертой газеты. Подразумевается, что газета, публикующая много материала на подобные темы, гоняется за сенсациями в попытках привлечь читателей, которым не интересны более значительные социальные и культурные вопросы»[1147]. Но подсчет процентного соотношения различных газетных материалов в «Пчеле» показал, что публикации о климате и природных явлениях в 1825 г. появлялись в 20 % номеров газеты, тогда как в 1840-м – лишь в 5,5 % номеров. Сведения о катастрофах в 1825 г. печатались в 12 % номеров газеты, а в 1840-м – только в 8 %. В то же время доля официальной информации (правительственные указы и сообщения о награждениях и продвижениях по службе) выросла с менее чем 1 % номеров в 1825 г. до 40 % номеров (указы) и 75 % номеров (повышения по службе и награды) в 1840-м. Материалы о промышленности и коммерции в 1825 г. можно было найти в 12 % номеров газеты, а в 1840-м – в 36 % номеров. Доля городских новостей в «Северной пчеле» за тот же период удвоилась с 10 % до 20 %[1148]. Так что «общая тенденция заключалась в постоянном увеличении газетного пространства, отводимого официальным, экономическим и местным материалам, и уменьшении количества сообщений ‹…› о погоде, природных явлениях и всевозможных странностях»[1149]. В результате, по словам исследовательницы, возник читатель, который был «не только готов клясться “Пчелой” как Священным Писанием, но и участвовал теперь в обсуждении общественных проблем, которые прежде его не касались»[1150].

Тумим – судя по всему, не знакомый со статьей Шлейфман, которая отсутствует в его библиографическом списке, – все же приходит к умозаключению (вытекающему и из ее работы), что Булгарин как литератор и журналист отразил в своих публикациях «представления и ценности ‹…› среднего сословия ‹…›: офицеров, чиновников, купцов и мелкопоместного дворянства» (Тумим, с. 7), поставив перед собой задачу «снабжать публику полезной литературой и одновременно инструктировать публику, чтобы та приносила пользу отечеству» (Тумим, с. 63)[1151]. Таким образом, Булгарин «помог заложить культурные основы ‹…› для возвышения российского среднего класса позднее в том же столетии» (Тумим, с. 8). Эти слова, надо полагать, в полной мере относятся и к деятельности булгаринской «Северной пчелы»[1152].

Но одной только голой информации не всегда бывает достаточно, чтобы подогревать и удерживать читательский интерес. Неотъемлемыми составными частями успеха «Пчелы» стали булгаринские фельетоны – Кёпник именует Булгарина «первым русским фельетонистом» (Кёпник, с. 59) – и литературная критика, которую писатель считал «необходимой для русских газет в качестве интеллектуальной альтернативы парламентским дебатам» (Кёпник, с. 38). Помимо желания и необходимости отвлечь и развлечь читателя, были у Булгарина и чисто личные причины подвизаться на ниве литературной критики. Согласно Мохе, таковых причин насчитывалось три: 1) «поддержание собственной литературной репутации»; 2) «пропаганда собственных публикаций путем формирования благосклонного к ним общественного мнения»; 3) «борьба с конкурентами» (Моха, с. 179). Как следствие, Булгарин «лишь изредка писал чисто литературные и объективные критические статьи. Его критика в большинстве своем была или в той или иной степени предвзятой или не критикой вообще, а “антикритикой”, т. е. ответом на чужую критику. Успех Булгарина-критика преимущественно базировался на умении ловко заставить противников замолчать»