Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик - [118]
После упомянутой публикации Базылова и рецензии Сливовской в самом престижном польском историческом журнале этого времени интерес к редактору «Северной пчелы» усилился, он начал привлекать внимание историков литературы. В 1978 г. Зофья Мейшутович выпустила книгу, посвященную романам Булгарина, показывая, в частности, что его творчество является важным, интересным и ценным для изучения процессов, происходивших в русской литературе 1820–1850-х гг. В своей монографии она пыталась частично реабилитировать Булгарина, показывая его двуязычие и работу в области польской культуры[1034]. Она придавала особое значение тому факту, что в русском обществе Булгарина долгое время воспринимали как польского литератора. Во введении к книге исследовательница даже намекала на валленродизм (тайную деятельность в стане врага на благо порабощенной родины) Булгарина, что, с точки зрения других литературоведов, явное преувеличение. В 1984 г. Базылов уделил много внимания деятельности Булгарина среди петербургских поляков, показывая, насколько он был неоднозначной фигурой[1035]. В конце 1980-х гг. его деятельность начал изучать видный польский историк русской литературы времен романтизма Богдан Гальстер. Он взялся за исследование роли Булгарина в публикации рецензии Лелевеля на «Историю…» Карамзина[1036]. Казалось, что эти публикации являются началом польского булгариноведения и что благодаря им произойдет переосмысление его деятельности. Однако после перемены строя в Польше в 1989 г. и сокрашения сотрудничества с российскми историками и филологами[1037] интерес исследователей к Булгарину упал, и прошло более 20 лет, пока появились новые публикации с обсуждением поведения Булгарина.
Популярные в Польше XXI в. дискуссии по поводу исторического сознания, а также поведения поляков во время разделов и оккупации, лоялизма и сотрудничества с Россией показывают, что вряд ли факты смогут победить мифы. Фаддей Булгарин не вписывается в модель поляка-повстанца, по крайней мере после 1815 г. Правильно заметил видный польский историк Януш Тазбир, что «превращение немца или русского в поляка является ассимиляцией. Однако поляк, который начинает чувствовать себя немцем или русским, – это ренегат, у которого прошла “национальная апостасия”»[1038]. С 2011 г. вышло более 10 моих публикаций о Булгарине на польском языке, которые касались оценки его деятельности. Несмотря на то, что некоторые из них были помещены в престижных научных журналах и даже в газете с самым большим в Польше тиражом[1039], я не заметил роста интереса польского научного сообщества к деятельности Булгарина. Тем более он не привлек внимания рядовых польских интеллектуалов. Буду приятно удивлен, если изданная мной биография Булгарина[1040] станет началом объективного изучения роли сотен тысяч поляков, которые в XIX в. по разным причинам начали считать себя подданными Российской империи. Булгарин – яркий пример поляка, который был таковым и неплохо устроился в России. Вряд ли в ближайшее время начнется следующий период эволюции репутации Булгарина в Польше. Однако я надеюсь, что мне удастся напомнить русистам и историкам польско-русских отношений, насколько сложной и неоднозначной фигурой был Булгарин.
«Мой любимейший писатель и величайший из друзей»
Т. Н. Головина
Слова, вынесенные в заголовок статьи, относятся к Ф. В. Булгарину и принадлежат помещику Ковровского уезда Владимирской губернии Андрею Ивановичу Чихачеву (1798–1868). Такое признание он сделал 10 апреля 1837 г. в письме к своему шурину, другу и соседу Якову Ивановичу Чернавину (1804–1845)[1041], который тоже был преданным поклонником Булгарина.
Чихачев и Чернавин были помещиками средней руки, почти не выезжавшими из своих имений Дорожаево и Берёзовик. Они относились к той «средней» категории потребителей печатной продукции, которая, как утверждал знаток книжного рынка Булгарин, была в то время «самой многочисленной ‹…› составляла так называемую русскую публику»[1042]. Булгарин прекрасно знал вкусы и угадывал желания таких читателей.
Чем же Булгарин сумел завоевать их любовь? Прежде всего тем, что неустанно снабжал их беллетристическими сочинениями, за чтением которых помещики проводили часы досуга приятно и с пользой.
Романы, повести, очерки, фельетоны – словом, все, что выходило из-под пера Булгарина, получало восторженные отклики. Так, прочитав роман «Мазепа» (СПб., 1833–1834) в феврале 1837 г., Чернавин сообщал зятю: «Книжка очень хорошая, да и может ли плохо написать Булгарин?» (Д. 58. Л. 173 об.). Спустя два месяца Чихачев делился с шурином своими впечатлениями о булгаринских статьях в «Северной пчеле»: «Кто что ни говори, а толковито, умно, от души пишет Фаддей мой Венедиктович» (Там же. Л. 179 об.). Любые попытки обнаружить изъяны в его сочинениях оканчивались неудачей. «И хочу подхватить Венедиктовича где-нибудь. Не тут-то было. Везде у злодея гладко. Везде отличное шоссе» (Д. 57. Л. 72), – признавался дорожаевский барин берёзовикскому по прочтении булгаринских «Сочинений» (2-е изд. СПб., 1830) в начале 1835 г.
