Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования - [199]
Рукописная копия. ИРЛИ. — 17017. — С. IXб1.
На полях помета: До смерти Веры.
45. Н. Н. Страхов — Павлу Н. Страхову
<С.-Петербург. 22 февраля 1864 г.>
…В настоящую минуту дело стоит хорошо. Мы производим Эпоху в литературе. Подписка идет очень хорошо, и дело двигается. Ф. Достоевский приехал из Москвы[869] больной<…> — зато лицо его не имеет в себе ничего эпилептического. Я работаю, и стоит только работать — все дело пойдет отлично. Жаль, что работается не с прежнею охотою, не с тем рвением. Вообще Петербург нынче дохлый, и скучно в нем сильно <…>
Григорьев[870] пьет без перерыва.
Долгомостьев[871] ему вторит.
Аверкиев держится твердо. Пишет драму в стихах[872] <…>
1 марта
Щеглов[873] поселился у Шестаковых[874]. Они тебе усердно кланяются. Еще настоятельно просил кланяться тебе Ф. Достоевский.
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III. — 19093.
46. В. Р. Зотов[875] — А. П. Милюкову
<С.-Петербург. Начало марта 1864 г.>
…Позвольте попросить у вас следующие части "Josephe Balsamo"[876]. Первые тома я прочел и передал Достоевскому: он мне сказал, что вы обещали одолжить и ему этот роман. Возвращаю вам с благодарностью "Савонаролу"[877], прочие две тетради не замедлю доставить[878]…
Автограф // ИРЛИ. — Ф. 548. — Он. 1. — Ед. хр. 184.
Годовая дата проставлена неустановленным лицом.
47. И. С. Аксаков[879] — М. М. Достоевскому
<Москва. 20 марта 1864 г.>
…Вот вам две статьи Сергея Колошина[880]. Пригодятся они вам — напечатайте их и пошлите деньги, сколько там придется, по расчету, прямо к нему в Рим, poste restante. He пригодятся — возвратите их мне для передачи М. П. Погодину. Колошин предлагает вам быть вашим корреспондентом из Рима и вообще из-за границы. Он очень болен и очень нуждается <…>
Передайте от меня поклон Федору Михайловичу[881].
Автограф // ЛБ. — Ф. 93.III.14.58.
48. А. Н. Неведомский[882] — А. Н. Островскому
<Москва> 28 марта 1864 г.
…Был у вас, не застал вас дома и потому обращаюсь чрез почту: не откажите участвовать в литературном утре, которое предполагается устроить в пользу даровой школы — в зале Кокорева, что на Маросейке, в воскресенье, 5 апреля, в два часа пополудни. Будут участвовать: Плещеев, Достоевский, Шумский, Чаев, Лонгинов и, вероятно, Горбунов. В понедельник или во вторник предполагается сделать первую публикацию. Ожидаю вашего ответа[883].
Автограф // ЦТМ. — Ф. 200. — Ед. хр. 1309.
49. Н. Н. Страхов — Павлу Н. Страхову
<С.-Петербург> 25 июня 1864 г.
Не могу сказать, милейший мой Паша, чтобы дела мои шли хорошо. Мне запрещают вот уже сряду третью большую статью. Первая называлась "Перелом", вторая — "Воздушные явления"; и та и другая должны были идти под общим заглавием "Статьи о русской литературе". Третья статья была "Опыты изучения Фейербаха", чисто философская. Вчера ее запретили[884]. Невозможно рассказать, до каких нелепостей дошла наша цензура. Таким образом, кроме письма Косицы[885] и скудных "Заметок летописца"[886] ты ничего не найдешь моего в "Эпохе" <…>
С Достоевскими я чем дальше, тем больше расхожусь. Федор ужасно самолюбив и себялюбив, хотя не замечает этого; а Михайло просто кулак, который хорошо понимает, в чем дело, и рад выезжать на других.
Все это очень печально. Так как я очень задолжал и впереди предстоит мне то же, что и назади, то я, наконец, начинаю задумываться и размышлять, знаешь ли о чем? Как бы разбогатеть. "Дурные мысли!" — ты скажешь. Но я вовсе не думаю скряжничать и выжимать соки из других, я только мечтаю освободиться от долгов и не быть в таких беспрерывных попыхах, в каких я теперь…
Достоевский Федор уехал в Москву, а потом едет за границу до сентября.
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III.19095.
50. Н. И. Страхов — Павлу Н. Страхову
<С.-Петербург> 15 июля <1864 г.>
…Умер наш редактор, как, верно, милый Паша, ты знаешь уже из газет. Умер Михайло Михайлович прямо от редакторства[887]. Был он слаб и до издания журнала, но журнал его совсем доконал. Он все бодрился и помалчивал; но запрещение журнала, брань, которая на него сыпалась, наконец неудача новых книжек, придирки цензуры — все это на него сильно действовало. В половине июня у него случилась желтуха, разлитие желчи. Он не очень берегся и не опасался. 7 июля он получил неприятное известие — задержали мою статью[888] — он не спал ночь; на другой день заснул и уже не выходил из беспамятства. Желчь отравила кровь — впрочем, тебе лучше знать, как это делается.
Дела оставил он не в дурном положении. Долгов малость; есть небольшие деньги[889]. Журнал, разумеется, будет продолжаться. Издательницей будет жена, редактором — какое-нибудь почтенное лицо, а мы будем работать. Пока — все в расстройстве и много хлопот и сумятицы. Пришли мне рублей пятьдесят; как ни совестно, а я решаюсь просить тебя <…>
Впрочем, все по-старому. Получил ли ты книги и "Эпоху"? <…>
16 июля
Новая редакция уже почти совершенно сваяна. Как кажется, настоящую редакторскую работу буду делать я[890]…
Автограф // ЦНБ АН УССР. — III.19086.
51. А. Н. Майков — А. И. Майковой
<С.-Петербург> 29 сентября 1864 г.
…Был на похоронах Григорьева[891]. На похоронах были только Достоевские, Страхов, Аверкиев, Долгомостьев, Крестовский
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.