Ежедневные заботы - [227]

Поезд тронулся.

И потом в течение всего долгого пути — состав останавливался чаще, чем шел, — они, доставив обед или чай, неизменно садились к нам спиной. Судя по всему, комиссара очень любили. И хотели дать нам возможность поговорить всласть.

Первое время мы молчали. Потом он спросил, что я делала до сих пор. Я рассказала о ЧОНе, об облавах на бандитов и о том, как один «замиренный» бандит в меня влюбился.

Посмеялись. Я не решалась спросить, куда и зачем они едут. Но он сам сказал, еще раз взглянув на мой мандат, что в эшелоне его бойцы и едут они в Первую Конную, которая частично стоит в Умани.

Звали комиссара Роман Кривицкий, и было ему двадцать лет. Выяснилось, что он очень любит стихи, но что читать ему сейчас недосуг.

А я была буквально влюблена в поэзию и сама потихоньку сочиняла довольно посредственные стихи.

Перебивая друг друга, мы читали наизусть Блока, Бальмонта, Брюсова, Гумилева, Сашу Черного. Читал он великолепно. Особенно ему нравились сатирические стихи Саши Черного.

Путешествие длилось три дня. В последний вечер, когда отцепили паровоз, мы гуляли по путям. Буденновцы пели. Из одной теплушки неслось: «По Дону гуляет казак молодой…», из другой — «По переду Сагайдашный, що променяв жинку на тютюн та люльку…»

И вдруг, когда мы отошли довольно далеко от поезда, мой комиссар начал читать «Мцыри»:

Таких две жизни за одну,

Но только полную тревог,

Я променял бы, если б мог.

Увиделись мы только через десять лет. И поженились».

— Позвольте, Лара, — обратился я к ней, прочитав эту сцену, написанную так просто и живо, что я легко представил себе недавнего гимназиста и одного из комиссаров той армии, о которой мы, кажется, уже сто лет поем: «Никто пути пройденного у нас не отберет, мы Конная Буденного, дивизия вперед!» — Позвольте, — повторил я, — вы ведь тоже служили в Первой Конной, как же вы , что увиделись только через десять лет?

— А так же. Из Звенигородки меня по партийной мобилизации вместе с группой молодых коммунистов отправили в Белую Церковь и дальше, в Первую Конную, на польский фронт. Вот так!

— И что же, в Первой Конной вы с ним не встретились?

— Вы знаете, Саша, Первая Конная — это вам не фойе Колонного зала Дома союзов. Я работала при политотделе армии по линии культуры, ну, концерты, спектакли, плакаты и так далее. А когда приезжало высокое начальство, даже варила вареники с вишнями, единственное, что умела, мама меня выучила. А его отчаянная дивизия не выходила из боев. Однажды подошел ко мне в политотделе армии какой-то комиссар, бритый наголо, видно, после тифа, еле стоял на ногах от слабости, а я его, дура, не узнала, прошла мимо. Он смертельно обиделся. Это уже потом выяснилось, через десять лет…

И ожил мой Роман, придвинулся из той дальней дали.

Потом совсем неожиданно из темноты в полосу света шагнул невысокий плотный человек с круглой головой, посаженной на короткую шею, в очках с металлической оправой и любопытствующими глазами, так и впивающимися во все, что стояло, сидело, двигалось, блестело или серело перед ним. То есть я представил себе этого человека в его позднейшем образе. А тогда, в гражданскую, он, конечно, был другим и, наверно, совсем не плотным, и шея его была еще тощей, и, может быть, он еще не носил очков, не знаю.

Тем временем юная Лариса, тряхнув золотистой копной волос, запрягает бричку. «Н-но! Поехали!» — кричит она паре лошадей, щелкает кнутом, и бричка увозит ее вместе с этим молодым человеком в ночную тьму. Она везет сотрудника газеты «Красный кавалерист» Бабеля в расположение конармейского полка, только-только выведенного из боев на недолгий отдых…

— Почему именно вы?

— Но я ведь была культпросветной единицей, да и сама сотрудничала в этой газете.

— А почему запрягали и кнутом размахивали?

— Какой вы бестолковый, право. Я же бывала и ездовым и возила «по своей линии». Кто ж повезет? Бойцы нужны на фронте, а не возле политотдела.

— Но почему вы за столько лет ни разу ничего мне не рассказали?

— Так вот, живем текущими делами…

Иду по Арбату. В магазине «Искусство» вижу превосходно изданный живописный альбом — «Легендарная Первая Конная», а в нем фотографии ее первых командиров и комиссаров. Листаю… Роман! Он в гимнастерке, то ли выгоревшей, то ли полотняной, но белой-белой с тремя красными «разговорами» на груди, похожими на те, что украшали кафтаны русских витязей и своей вызывающей яркостью словно подтверждали открытое, грозное предупреждение «иду на вы!». Он не то что молод, он просто юн, этот всадник революции, как и многие его товарищи.

Как быстро уходит время! В Москве живет его дочь. Маленькой я называл эту прелестную голубоглазую девчушку «Ирка-трусиха». Она всего боялась. Даже странно при таком отце. Теперь она инженер водного хозяйства, стало быть, охраняет экологическую среду и решительно никого не боится. Ее муж — инженер-строитель.

У брата есть еще одна дочь, Римма, от первого брака с Ниной Ломакиной, дочерью курского священника, тоже конармейкой. Римма живет во Фрунзе, преподает в университете, не знаю, какой предмет, может быть, и историю: «И вот вестготы врываются в Галлию…»