Эйзенхауэр. Солдат и Президент - [44]

Это был самый опасный момент. Армия, состоящая из четырех дивизий, была на грани уничтожения. Эйзенхауэр получил донесение от Кларка, из которого следовало, что Кларк намеревался переместить свой штаб на борт судна, чтобы оттуда контролировать оба сектора и продолжить бой в том из них, который покажется более перспективным.

Донесение вывело Эйзенхауэра из себя. Он сказал Батчеру и Смиту, что штаб должен уходить последним и что Кларк должен продемонстрировать дух морского капитана и, если необходимо, пойти на дно вместе со своим судном. Он бушевал: "Боже! 5-я армия должна брать пример с русских в Сталинграде, они должны держаться до последнего" *67 . Он вслух спрашивал себя, не ошибся ли он, доверив командование Кларку, а не Пэттону.

Но ни тогда, ни позднее, когда Кларк продолжал огорчать его, он не думал серьезно об отстранении Кларка от командования. Во-первых, он любил и уважал Кларка; во-вторых, он обвинял в создавшейся ситуации не Кларка, а ОКНШ.

Если бы его боссы прислушивались к доводам разума и дали ему бомбардировщики и десантные суда, о которых он просил, в Салерно проблем не возникло бы. А на практике "мы так медленно создавали плацдарм, что противник успевал наращивать нужные силы против нас", в результате чего сложилась критическая ситуация *68.

Эйзенхауэр в дневниковой записи от 14 сентября признал, что заместители предупреждали его о недостаточности десантных судов и воздушного прикрытия, призывали отложить операцию и что решение о начале операции "было исключительно моим и, если операция провалится, мне винить некого" *69. В записке Маршаллу он утверждал, что Кларк, по его мнению, выдержит, а если нет, "я просто... объявлю, что один из плацдармов удержать не удалось из-за моей недооценки сил противника в этом месте". Но он "твердо верил, что, несмотря на текущие неутешительные сообщения, мы выстоим" *70.

Весь тот день, 1 сентября, немцы атаковали. В самый критический момент американские артиллеристы не оставили своих орудий и предотвратили немецкий прорыв. Эйзенхауэр послал Кларку слова ободрения, приказал Теддеру послать в небо над Солерно "все способные летать самолеты", включая бомбардировщики, а Каннингхэму — подвести к берегу все способные стрелять суда и направить их стволы на немецкие позиции *71. В тот день самолеты сбросили 3020 тонн бомб, а военные суда — большей частью британские — выпустили в поддержку сухопутных сил на плацдарме 11 000 тонн снарядов. К концу дня кризис миновал. На следующий день передовые отряды 8-й армии столкнулись с патрулем 5-й армии. 18 сентября немцы начали выходить из боя и отступать.

За две недели силы Эйзенхауэра заняли сплошную линию, идущую через всю Италию. Это случилось после того, как правый фланг Монтгомери встретился с левым 1-й британской воздушно-десантной дивизии. Потери были немалые, но распределялись они очень неравномерно: 5-я армия насчитывала четырнадцать тысяч потерь, а 8-я только шестьсот. Затем началось наступление на Неаполь и аэродромы в Фоджии, на Восточном побережье.

Именно в этот момент Маршалл прислал Эйзенхауэру свои критические замечания и предложения по исправлению ситуации. Маршалл писал о своем разочаровании тем, что Эйзенхауэру не удалось взять Рим силами 82-й воздушно-десантной дивизии, и тем, что он высадил часть войск на носке Италии — последнее показалось ему очень консервативным решением. Он отметил, что, если Эйзенхауэр попытается укрепить свои позиции вокруг Неаполя, немцы получат время, чтобы усилить свою оборону и тем самым сделать дорогу на Рим длинной и трудной. Он спрашивал, рассматривал ли Эйзенхауэр возможность остановить продвижение 5-й и 8-й армий на Неаполь и совершить бросок на Рим, возможно, морским путем *72.

Эйзенхауэр ответил с горячностью, что он тоже хотел быть смелым: "Я бы отдал последнюю рубашку, чтобы высадить сильную дивизию в заливе Гаета" (к северу от Неаполя), но у него просто нет для этого десантных судов. Когда Эйзенхауэр диктовал свое защитительное послание, его лицо носило гримасу предельной сосредоточенности. Обычно, диктуя, он ходил по комнате и быстро говорил или же пересаживался со стула на стул. На сей раз он был настолько поглощен своими мыслями, что вышел через открытую дверь в приемную, не останавливая диктовки. Его секретарь последовал за ним, не прерывая стенографической записи.

Эйзенхауэр напомнил Маршаллу, что не имеет достаточного количества десантных судов и что немцы держат одну танковую дивизию у залива Гаета, другую — в Риме и имеют еще одну, резервную, которая способна поддержать любую из первых двух. Эйзенхауэр считал, что, если он высадится малыми силами, их уничтожат, а для больших у него нет ни ресурсов, ни десантных средств.

Эйзенхауэр ощущал себя несправедливо обиженным, причем со стороны человека умного, которого он уважал больше, чем кого-либо другого. "В заключение хочу сказать, что мы ищем возможности использовать наши воздушные и морские силы, чтобы нанести урон противнику... Я не вижу, как любой другой мог бы с большей энергией и разумением ускорить операции или атаковать решительнее, но не переходя допустимого риска, чем это делал я".