Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже - [7]

Однако когда военные обнаружили, что площадка, занятая их тренировочным полигоном на Марсовом поле, будет передана Эйфелевой башне не только на время проведения ярмарки, но и на двадцать лет, они стали агитировать перенести башню гораздо ближе к реке и добились успеха. В сентябре Эйфель работал в своем офисе, когда узнал, что теперь ему предстоит построить свою башню значительно ближе к Сене.

Лето сменилось осенью, и Эйфель все больше и больше расстраивался из-за задержки. Наконец, 22 октября правительственный комитет собрался для обсуждения его контракта. Влиятельные политики Пьер Тирар и лидер радикалов Жорж Клемансо в уже знакомой манере выступили против Эйфелевой башни, а Тирар осудил ее как

«антихудожественный, противоречащий французскому гению… проект, более характерный для Америки, у которой нет вкуса, чем для Европы, а тем более для Франции».

Встреча ни к чему не привела.

И снова ожидание, неделя за неделей, и наконец 22 ноября комитет собрался вновь. В то время как некоторые из его членов произносили одни и те же тирады и антиэйфелевы оскорбления, в конце концов политики проголосовали 21:11 за то, чтобы поддержать строительство башни. Два дня спустя, когда Эйфель сидел в своем кабинете, размышляя, как лучше всего вырвать контракт у государственных бюрократов, события приняли катастрофический оборот. Графиня де Пуа вместе со своим соседом подала в суд, чтобы остановить строительство башни. Оба были жителями проспектов, примыкающих к Марсову полю, и когда они увидели, что Эйфель вот-вот получит свой контракт, они обратились в суд.

«Она считает, что строительство Эйфелевой башни является не только угрозой для ее дома, но и на долгие годы закроет самую приятную часть Марсова поля, в которой она привыкла ежедневно заниматься спортом», – сообщала “Нью-Йорк таймс”».

Многие соседи графини представляли себе это кованое чудовище, возвышающееся над ними, и одинаково нервничали из-за того, что жили в его тени. Они беспокоились не только о его возможном обрушении, но и о том, что железная башня будет функционировать как гигантский громоотвод, притягивающий опасные грозовые разряды. Хуже всего то, что эта подавляющая структура не исчезнет, когда экспозиция закончится, но будет угрожать им в течение двадцати лет. Мгновенное чувство триумфа Эйфеля испарилось; чтобы башня была готова к ярмарке, он должен был строить ее сейчас.

Гюстав Эйфель провел холодный и снежный декабрь 1886 года в смешанной агонии разочарования и нерешительности. Прошло пять месяцев с тех пор, как он выиграл конкурс, но ему все еще не хватало самого элементарного строительного контракта, не говоря уже о государственной субсидии. Даже если бы он мог подписать контракт завтра, судебные иски помешали бы ему начать строительство. Между тем он уже тратил значительные суммы. В производственных цехах фирмы в Леваллуа-Перре инженер Эйфеля Морис Кехлин руководил изготовлением 1700 чертежей каркаса башни, в то время как другие чертежники работали над 3629 подробными чертежами, необходимыми для изготовления 18 000 секций из кованого железа, которые станут решетчатой башней. Если бы строительство не началось в ближайшее время, все это время, усилия и деньги были бы потрачены впустую.

Один из первых набросков Эйфелевой башни

На пороге 1887 года у Эйфеля возникли гораздо более серьезные проблемы, чем продолжающиеся насмешки, поскольку ему все еще предстояло разобраться с делом о судебных исках, поданных графиней и ее соседом. Поначалу казалось разумным требовать государственной гарантии от этих юридических рисков, но Эйфель знал, что это просто послужит еще одним поводом для государства колебаться. Возможно, ему следует предложить возместить трусливому государству все возможные последствия судебного процесса и возможное обрушение его башни на жилища этих дам. Должен ли он предложить собрать все пять миллионов франков, необходимых для строительства, в частном порядке? По мере приближения Рождества он колебался между смелым продвижением вперед и отказом от проекта.

22 декабря 1886 года Эйфель сел и написал своему давнему стороннику Эдуарду Локрою письмо, в котором объяснил:

«Сегодня я должен вам признаться, что задержки с заключением контракта создают очень серьезную проблему».

Он вежливо, но с несчастным видом перечислил все препятствия на пути, включая судящихся дам и решение штата о том, что они были его проблемой.

«Между тем, – отметил он, – время уходит, и я должен был начать строительство несколько месяцев назад… Если эта ситуация будет продолжаться, я должен отказаться от всякой надежды на успех…Тем не менее я по-прежнему готов немедленно приступить к работе…Но если я не приступлю к работе в первой половине января, я не смогу закончить вовремя. Если мы не придем к определенному соглашению к 31 декабря… Я сочту болезненным, но необходимым отказаться от своей ответственности и забрать свои предложения. Мне было бы очень жаль отказаться от строительства того, что, по мнению большинства, станет одной из главных достопримечательностей экспозиции».

Но потом Эйфель передумал и положил письмо в ящик стола, решив не отправлять его.